С чего начинается житие сергия радонежского. Древнерусская литература. Жанр житий святых. Житие Сергия Радонежского. Обитель вокруг келейки Сергия

Число страниц: 6

Жанр произведения: житие

Главные герои: Сергий, мать, отец, Кирилл, сын Стефан, Варфоломей (он же Сергий), Петр, Андроник, Дмитрий Серпуховский.

Характеристика главных героев:

Сергий - он же Варфоломей.

Был любознательны, добрым и мудрым.

Стремился к высшему промыслу.

Стефан и Петр - братья Сергея.

Добрые, правильные и трудолюбивые.

Грамотные.

Краткое содержание летописи "Житие Сергия Радонежского" для читательского дневника

В этом произведении повествуется жизнь Сергия начиная с самого младенчества.

Также еще в утробе он заплакал, когда мать была в церкви.

Этот случай очень поразил окружающих и саму маму младенца.

Два его брата быстро и хорошо учились, а Варфоломей никак не мог.

Он не любил играться, много молился и ходил в церковь.

Он принял другое имя когда решил пойти в монастырь.

Теперь его звали Сергий.

Он стал жить один, постоянно молился и отдавал всего себя Богу.

Никто не верил, что он священник, так как Сергий всегда ходит в старой одежде, сам делал все дела по монастырю.

Молитвами он мог исцелять.

Один раз с помощью молитвы появился источник, который так был нужен местным жителям.

Всю жизнь он помогал бедным и больным, служил Богу.

План летописи:

1. Мать и отец Варфоломея

2. Необычный случай в церкви

3. Братья Варфоломея - Стефан и Петр.

4. Тяжелое детство - необычный ребенок

5. Взросление, уход в монастырь

6. Смена имени

7. Жизнь и поступки в монастыре

8. Уход из жизни

Синквейн

Жизнь Сергия

Сложная, неоднозначная

Молиться, отдавать себя, помогать

Оставить все для служения

Главная мысль летописи:

На протяжении всей жизни Сергий помогает людям и исцеляет нуждающихся.

Он выбрал свой путь и придерживался его всю свою жизнь.

Главное, чему учит нас это произведение - придерживаться своим идеалам и следовать выбранному маршруту.

В детстве главному герою было очень трудно, но он не сдался, а боролся за свои идеалы.

Не каждый бы смог отказаться от всего ради служения.

Сергий вызывает восхищение и уважение.

Он чист в своих мыслях и поступках.

Чему учит произведение "Житие Сергия Радонежского"

Главный герой подает пример того, что у каждого человека должны быть свои идеалы и свой четко намеченный путь.

Он помогает нуждающимся и больным, при этом делает все безвозмездно.

А все потому что знает, за ним стоит Господь Бог, который сам наградит его за все поступки.

В этом весь смысл.

Мы не должны ждать одобрения или похвалы от окружающих.

Все поступки должны исходить прямо от сердца, не нужно ждать взамен чего-то.

Только тогда это поистине хороший поступок.

А как известно, все хорошее всегда возвращается действительно хорошим людям.

Краткий отзыв для читательского дневника по летописи "Житие Сергия Радонежского"

Хоть и читается это произведение достаточно сложно, оно поражает своей историей.

Интересно становится с самых первых строк и до самого конца.

Летопись знакомит нас с преподобным Сергеем, который посвятил свою жизнь службе Богу и людям.

С первых строк летопись увлекает и переносит в то время, когда пророк только должен был родиться.

Оно заставляет задуматься о чем-то великом и непостижимом.

О том, как мы иногда далеки от этого.

Мы знакомимся с человеком, который смог выстоять все преграды и не сбиться на своем трудном пути.

Это очень воодушевляет и подбивает на мысли о важном.

Мне понравилось это произведение.

Пословицы:

1. Отыди от зла и сотвори благо.

2. Сей добро, посыпай добром, жни добро, оделяй добром.

3. Нужный путь Бог правит.

4. Бог пути кажет.

5. Чтобы дойти до цели, человеку нужно только одно. Идти.

6. Без веры Господь не избавит, без правды Господь не исправит.

Отрывок из произведения , поразивший меня больше всего:

Отец и мать рассказали иерею, как их сын, еще в утробе матери, в церкви три раза прокричал: "Не знаем, что означает это".

Иерей сказал: "Радуйтесь, ибо будет ребенок сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы".

Неизвестные слова и их значения:

Житие - повествование о жизни;

Преподобный - святой, монах;

Просфора - круглый хлебец для обрядов;

Игумен - настоятель в мужском монастыре.

Полное название произведения: «Житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, нового чудотворца»

История создания произведения «Житие Сергия Радонежского»

«Житие Сергия Радонежского» (так кратко именуется это произведение) представляет собой ярчайший образец древнерусской литературы. Преподобный Сергий — самый почитаемый и самый любимый русский святой. Не случайно известный историк прошлого В.О. Ключевский сказал, что Россия будет стоять до тех пор, пока теплится лампада у раки преподобного Сергия. Епифаний Премудрый, известный книжник начала XV века, инок Троице-Сергиевой Лавры и ученик Преподобного Сергия, написал самое первое Житие Сергия Радонежского через 26 лет после его смерти — в 1417-1418 гг. Для этого труда Епифаний в течение двадцати лет собирал документальные данные, воспоминания очевидцев и свои собственные записи. Великолепный знаток святоотеческой литературы, византийской и русской агиографии, блестящий стилист, Епифаний ориентировался в своем сочинении на тексты южнославянских и древнерусских житий, мастерски применив изысканный, насыщенный сравнениями и эпитетами стиль, получивший название «плетение словес». Житие в редакции Епифания Премудрого кончалось преставлением Преподобного Сергия. В самостоятельном виде эта древнейшая редакция Жития не дошла до нашего времени, а ее первоначальный облик ученые реконструировали по позднейшим сводам. Помимо Жития, Епифаний создал также Похвальное слово Сергию.
Первоначальный текст Жития сохранился в переработке Пахо-мия Логофета (Серба), афонского монаха, жившего в Троице -Сергиевом монастыре с 1440 по 1459 г. и создавшего новую редакцию Жития вскоре после канонизации Преподобного Сергия, состоявшейся в 1452 г. Пахомий изменил стилистику, дополнил текст Епифания рассказом об обретении мощей Преподобного, а также рядом посмертных чудес. Пахомий неоднократно исправлял Житие Преподобного Сергия: по мнению исследователей, существует от двух до семи Пахомиевых редакций Жития.
В середине XVII в. на основе переработанного Пахомием текста Жития (так называемой Пространной редакции) Симон Азарьин создал новую редакцию. Житие Сергия Радонежского в редакции Симона Азарьина вместе с Житием Игумена Никона, Похвальным словом Сергию и службами обоим святым было напечатано в Москве в 1б4б г. В 1653 г. по поручению царя Алексея Михайловича Симон Азарьин доработал и дополнил Житие: он вернулся к неопубликованной части своей книги, добавил в нее ряд новых рассказов о чудесах Преподобного Сергия и снабдил эту вторую часть обширным предисловием, однако эти дополнения не были тогда изданы.

На Руси была популярна житийная литература, или агиографическая (от греч. hagios — святой, grapho — пишу) литература. Жанр жития возник в Византии. В древнерусской литературе он появился как жанр заимствованный, переводной. На основе переводной литературы в XI в. на Руси возникает и оригинальная житийная литература. Слово «житие» в церковно-славянском языке означает «жизнь». Житиями назывались произведения, рассказывающие о жизни святых — государственных и религиозных деятелей, чья жизнь и деяния были расценены как образцовые. Жития имели прежде всего религиозно-назидательный смысл. Входящие в них истории — предмет для подражания. Порой факты из жизни изображаемого персонажа искажались. Связано это было с тем, что житийная литература ставила своей целью не достоверное изложение событий, а поучение. В житиях было четкое разграничение персонажей на положительных и отрицательных героев.
Житие повествует о жизни человека, который достиг христианского идеала — святости. Житие свидетельствует о том, что каждый может прожить правильной христианской жизнью. Поэтому героями жития могли быть люди разного происхождения: от князей до крестьян.
Житие пишут после смерти человека, после признания его церковью святым. Первое русское житие Антония Печерского (одного из основателей Киево-Печерской лавры) до нас не дошло. Следующим было создано «Сказание о Борисе и Глебе» (середина XI в.). Житие, повествующее о Сергее Радонежском, явилось настоящим украшением житийного жанра. С древности до нашего времени дошли традиции жития. Из всех древних жанров житие оказался наиболее устойчивым. В наше время канонизированы, то есть признаны святыми, Андрей Рублев, Амвросий Оптинский, Ксения Петербургская, написаны их жития.

«Житие...» — это повесть о выборе человеческого пути. Значение слова многозначно. Два его значения противостоят друг другу: это путь географический и путь духовный. Объединительная политика Москвы проводилась суровыми мерами. Правда, страдали от неё в первую очередь феодальные верхи тех княжеств, которые Москва подчиняла себе, страдали главным образом за то, что не хотели этого подчинения, боролись против него за сохранение старых феодальных порядков. Епифаний нарисовал правдивую картину русской жизни первой половины XV в., когда память о ней ещё свежа была у современников Епифания, но это отнюдь не выражение «антимосковских» отношений автора. Епифаний показывает, что Сергий, несмотря на то, что родители его покинули родной город из-за притеснений московского наместника, в дальнейшем делается самым энергичным проводником именно московской объединительной политики. Он решительно поддержал Дмитрия Донского в его борьбе с суздальским князем Дмитрием Константиновичем за великое Владимирское княжение, полностью одобрял Дмитрия в решении начать борьбу с Мамаем, примирил Дмитрия Донского с Олегом Рязанским, когда это стало нужно для Москвы. Признавая Сергия Божьим угодником, Епифаний тем самым освещал в глазах средневековых читателей прежде всего политическую деятельность Сергия. Поэтому враги Сергия упорно и долго мешали Епифанию написать житие его учителя, являвшееся предпосылкой к канонизации Сергия.

Преподобный Сергий поддерживал объединительные усилия Москвы для возвеличивания и укрепления Русского государства. Сергий Радонежский был одним из вдохновителей Руси на Куликовскую битву. Особое значение имела поддержка и благословение его Дмитрию Донскому накануне сражения. Именно это обстоятельство и придало имени Сергия звучание национального единства и согласия. Епифаний Премудрый показал передовые политические взгляды преподобного Сергия, возвеличил деяния старца.
Канонизация в Русской православной церкви совершалась при наличии трех условий: святая жизнь, чудеса как прижизненные, так и посмертные, обретение мощей. Сергий Радонежский начал широко почитаться за свою святость еще при жизни. Канонизация преподобного состоялась через тридцать лет после его смерти, в июле 1422 г., когда были обретены мощи. Поводом к открытию мощей преподобного послужило следующее обстоятельство: к одному из монахов Троицкой обители во сне явился Сергий Радонежский и сказал: «Зачем оставляете меня столько времени во гробе?»

Основные герои анализируемого произведения «Житие Сергия Радонежского»

Сергий Радонежский является одним из самых популярных героев средневековой русской литературы. «Житие...» подробно рассказывает о его жизни и деяниях. Князья московские и удельные посещали Сергия в его обители, и сам он выходил к ним из ее стен, бывал в Москве, крестил сыновей Дмитрия Донского. Сергий с подачи митрополита Алексия взвалил на себя тяжелый груз политической дипломатии: он неоднократно встречался с русскими князьями, чтобы склонить их к союзу с Дмитрием. Перед Куликовской битвой Сергий дал Дмитрию благословение и двух иноков — Александра (Пересвета) и Андрея (Ослябю). В «Житии» предстает идеальный герой древней литературы, «светоч», «божий сосуд», подвижник, человек, выражающий национальное самосознание русского народа. Произведение построено в соответствии со спецификой жанра жития. С одной стороны, Сергий Радонежский — это историческое лицо, создатель Троице-Сергиева монастыря, наделенный достоверными, реальными чертами, а с другой, — это художественный образ, созданный традиционными художественными средствами житийного жанра. Скромность, душевная чистота, бескорыстие — нравственные черты, присущие преподобному Сергию. Он отказался от архиерейского чина, считая себя недостойным: «Кто я такой — грешный и худший из всех человек?» И был непреклонен. Епифаний пишет, что многие трудности претерпел преподобный, великие подвиги постнического жития творил; добродетелями его были: бдение, сухоядение, на земле возлежание, чистота душевная и телесная, труд, бедность одежды. Даже став игуменом, он не изменил своим правилам: «Если кто хочет быть старейшим, да будет всех меньше и всем слуга!» Он мог пребывать по три-четыре дня без пищи и есть гнилой хлеб. Чтобы заработать еду, брал в руки топор и плотничал, тесал доски с утра до вечера, изготовлял столбы. Непритязателен был Сергий и в одежде. Одежды новой никогда не надевал, «то, что из волос и шерсти овечьей спрядено и соткано, носил». И кто не видел и не знал его, тот не подумал бы, что это игумен Сергий, а принял бы его за одного из чернецов, нищего и убогого, за работника, всякую работу делающего.
Анализ произведения показывает, что автор подчеркивает «светлость и святость», величие Сергия, описывая его кончину. «Хоть и не хотел святой при жизни славы, но крепкая сила Божия его прославила, перед ним летали ангелы, когда он преставился, провожая его к небесам, двери открывая ему райские и в желанное блаженство вводя, в покои праведные, где свет ангельский и Всесвятской Троицы озарение принял, как подобает постнику. Таково было течение жизни святого, таково дарование, таково чудотворение — и не только при жизни, но и при смерти...».

Сюжет и композиция

Композиционное построение житийной литературы было строго регламентировано. Обычно повествование начиналось вступлением, в котором объяснялись причины, побудившие автора приступить к повествованию. Затем следовала основная часть — собственно сам рассказ о жизни святого, его смерти и посмертных чудесах. Завершалось житие похвалой святому. Композиция жития, повествующего о Сергии Радонежском, соответствует принятым канонам. Житие открывается авторским вступлением: Епифаний благодарит Бога, который даровал святого старца преподобного Сергия русской земле. Автор сожалеет, что никто не написал еще о старце «пречудном и предобром», и с Божьей помощью обращается к написанию «Жития». Называя жизнь Сергия «тихим, дивным и добродетельным» житием, сам он воодушевляется и одержим желанием писать, ссылаясь на слова Василия Великого: «Будь последователем праведных и их житие и деяния запечатлей в сердце своем».
Центральная часть «Жития» повествует о деяниях Сергия и о божественном предназначении ребенка, о чуде, произошедшем до рождения его: когда его мать пришла в церковь, он трижды прокричал
в ее утробе. Мать же носила его «как сокровище, как драгоценный камень, как чудный бисер, как сосуд избранный».
Сергий родился в окрестностях Ростова Великого в семье знатного, но бедного боярина. В семилетнем возрасте Варфоломея (так его звали до пострижения в монахи) отдали в школу, которая была в попечении епископа Ростовского Прохора. По легенде, сначала мальчику грамота давалась трудно, но вскоре он увлекся учебой и показал отличные способности. Родители с семьей вскоре переселились в Радонеж. В конце своей жизни Кирилл и Мария постриглись в монашество в Покровском монастыре в Хотьково. После их смерти второй сын Варфоломей решил тоже начать иноческую жизнь. Вместе со старшим братом Стефаном, который уже принял монашеский постриг в связи со смертью жены, Варфоломей ушел на речку Кончуру, протекавшую в 15 км севернее Радонежа. Здесь братья построили церковь во имя Святой Троицы. Вскоре, не справившись с трудностями жизни в пустыне, Стефан ушел в Москву. Варфоломей, оставшись один, начал готовиться в монахи. 7 октября 1342 г. он был пострижен в монахи, получив имя Сергия. А так как Троицкий монастырь был основан на территории Радонежской волости, за преподобным Сергием закрепилось прозвище Радонежский. Кроме Троице-Сергиевой, Сергий основал еще Благовещенскую обитель на Киржаче, Борисоглебский монастырь близ Ростова и другие обители, а его ученики учредили около 40 монастырей.

Художественное своеобразие

В произведениях агиографического жанра предполагается описание как внешних событий, так и событий внутренней духовной жизни святого. Епифаний не только использовал всё богатство книжной средневековой русской культуры, созданное до него, но и развил далее, создал новые приёмы литературно-художественного изображения, раскрыл неисчерпаемую сокровищницу русского языка, получившего под пером Епифания особый блеск и выразительность. Поэтическая речь его при всём своём разнообразии нигде не обнаруживает произвольной игры словами, но всегда подчинена идейному замыслу писателя.
Непосредственный лиризм и теплота чувства, психологическая наблюдательность, умение подмечать и запечатлевать окружающий человека пейзаж, неожиданные для литературы подобного рода образно-выразительные средства — все это характеризует художественную манеру письма Епифания Премудрого. В «Житии Сергия Радонежского» чувствуется большая художественная зрелость писателя, выражающаяся в сдержанности и выразительности описаний.
Литературная деятельность Епифания Премудрого способствовала утверждению в литературе стиля «плетения словес». Этот стиль обогащал литературный язык, содействовал дальнейшему развитию литературы.
Д.С. Лихачев отмечал в «Житии...» «особую музыкальность». Длинные перечисления применяются там особенно, где требуется подчеркнуть многочисленные добродетели Сергия, многочисленные его подвиги или трудности, с которыми он борется в пустыне. Чтобы подчеркнуть перечисление, сделать его заметным для читающего и слушающего, автор часто пользуется единоначатиями. И опять-таки эти единоначатия имеют не столько формально риторическое значение, сколько смысловое. Повторяющееся в начале каждого предложения слово подчеркивает основную мысль. Когда это единоначатие употреблено слишком большое число раз и может утомить читателя, оно заменяется синонимическим выражением. Значит, важно не само слово, а повторение мысли. Так, например, указывая на причину написания Жития Сергия и устраняя возможную мысль о том, что он принял на себя непосильную задачу, автор пишет: «...да не забвено будет житие святого тихое и кроткое и не злобивое, да не забвено будет житие его честное и непорочное и безмятежное, да не забвено будет житие его добродетелное и чюд-ное и преизящное, да не забвены будут многая его добродетели и великаа исправлениа, да не забвены будуть благыа обычаа и добро-нравныя образы, да не будут бес памяти сладкаа его словеса и лю-безныа глаголы, да не останет бес памяти таковое удивление, иже на немъ удиви богь...» Наиболее часто в стиле «плетения слов» участвует удвоение понятия: повторение слова, повторение корня слова, соединение двух синонимов, противопоставление двух понятий и т.д. Принцип двойственности имеет мировоззренческое значение в стиле «плетения словес». Весь мир как бы двоится между добром и злом, небесным и земным, материальным и нематериальным, телесным и духовным. Поэтому бинарность играет роль не простого формально-стилистического приема — повтора, а противопоставления двух начал в мире. В сложных, многословесных бинарных сочетаниях нередко используются одинаковые слова и целые выражения. Общность слов усиливает сопоставление или противопоставление, делает его в смысловом отношении более ясным. Даже в тех случаях, когда перечисление захватывает целый ряд компонентов, оно часто делится на пары: «...житие скръбно, житие жестко, от-всюду теснота, отвсюду недостаткы, ни имущим ни откуду ни ястиа, ни питиа».

Значение произведения «Житие преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, нового чудотворца»

«Сергий явился, как свет светильник, и своим с покойным светом озарил всю историю Русской земли — на много веков вперед. Сергий принес на Русь возрождение духа. Того духа, который вскоре поднял и отстроил огромную православную державу. Сперва вокруг него отстроились двенадцать келий (апостольское число!). Пройдет еще несколько десятков лет, и вокруг него, затаив дыхание, будет стоять вся Россия», — читаем в книге Д. Орехова. Поддерживая политику централизации, которую проводили московские князья, Сергий Радонежский оказался в центре общественно-политической жизни Руси второй половины XIV в., был сподвижником московского великого князя Дмитрия Донского в его подготовке к Куликовской битве 1380 г.
Сергий, а вслед за ним и его ученики несли веру в неосвоенные земли, строили лесные монастыри. Епифаний Премудрый, создатель храмов Никон, переводчик греческих книг Афанасий Высоцкий, иконописец Андрей Рублев — все они явились последователями духовного пути Сергия Радонежского.
С именем Сергия Радонежского непосредственно связана Свято-Троицкая Сергиева лавра — уникальный памятник архитектуры ХУ1-ХУ11 веков. На ее территории находится несколько храмов, в том числе Собор в честь Успения Пресвятой Богородицы, Михеевский храм, Храм во имя Преподобного Сергия Радонежского. Тысячи паломников посещают лавру, чтобы прикоснуться к святыням русского народа, обрести душевный покой. А самый главный и самый древний памятник Троице-Сергиевой лавры — Троицкий собор. Ему более пятисот лет. В этом соборе находится гробница Сергия Радонежского.
Русские цари считали за великую честь крестить своих детей в Троицком соборе. Перед военными походами молились Сергию и просили у него помощи. До сих пор огромный поток людей приходит в собор, тем самым выражая глубокое уважение, почтение русскому святому Сергию Радонежскому.

Это интересно

Сергий Радонежский занимал особое место в жизни и творчестве художника Михаила Нестерова (1862-1942). Художник даже считал, что святой спас его от смерти в младенчестве. Самая значительная картина Нестерова, посвященная Сергию Радонежскому, «Видение отроку Варфоломею», была написана в 90-е гг. XIX в. Она произвела взрыв в художественной среде. Художник предвидел, что этому полотну уготована слава. «Жить буду не я, — говорил он. — Жить будет «Отрок Варфоломей». В творческом наследии Нестерова эта картина открывает целый цикл произведений, воплощающих русский религиозный идеал.
Во время размышлений над будущей картиной Нестеров жил в окрестностях Троице-Сергиевой лавры, посещал места, связанные с деятельностью святого Сергия. Художник избирал эпизод из жизни святого Сергия, когда благочестивому отроку, посланному отцом на поиски пропавшего стада, было видение. Таинственный старец, к которому отрок, тщетно пытавшийся овладеть грамотой, обратился с молитвой, одарил его чудесным даром премудрости и постижения смысла Священного Писания.
Нестеров выставил «Отрока Варфоломея» на XVIII передвижной выставке. Очевидец триумфа Нестерова вспоминал, что «нельзя даже представить себе впечатление, которое она произвела на всех.
Картина действовала ошеломляюще». Но были и критики картины. Видный идеолог передвижничества Г. Мясоедов доказывал, что золотой венчик вокруг головы святого надо закрасить: «Ведь это же абсурд даже с точки зрения простой перспективы. Допустим, что вокруг головы святого круг золотой. Но ведь вы видите его вокруг лица, повёрнутого к нам в анфас? Как же можете видеть его таким же кругом, когда это лицо повернётся к вам в профиль? Венчик тогда тоже будет виден в профиль, то есть в виде вертикальной золотой линии, пересекающей лицо, а вы рисуете его таким же кругом! Если же это не плоский круг, а шаровидное тело, окутывающее голову, то почему же сквозь золото так ясно и отчётливо видна вся голова? Вдумайтесь, и вы увидите, какую написали нелепость». Столкнулись два века, и каждый говорил на своём языке: упрощённый реализм боролся с символическим видением внутреннего мира человека. Протест вызывали и нимб, и старец. И пейзаж, и бесплотный отрок (по преданию, он писался с «больнушки» — деревенской больной девочки из-под Троице-Сергиевой лавры). К П.М.Третьякову явилась целая депутация художников с требованием отказаться от приобретения «Варфоломея». Третьяков картину купил, и она вошла в пантеон русского искусства.
Окрылённый успехом, живописец решает создать целый картинный цикл, посвященный Сергию Радонежскому. Триптих — форма весьма редкая в те годы — напрямую восходил к череде иконописных клейм, к деисусному ряду иконостаса. В «Трудах преподобного Сергия» (1896-1897) также главенствующую роль играет пейзаж, причём разных времён года. Сергий, с его крестьянской, простонародной натурой, осуждал праздность монахов и сам первый показывал пример смиренного трудолюбия. Здесь Нестеров приблизился к осуществлению своей постоянной мечты — создать образ совершенного человека, близкого родной земле, человеколюбивого, доброго. В Сергии нет не только ничего напористого, но и ничего выспреннего, показного, нарочитого. Он не позирует, а просто живёт среди себе подобных, ничем не выделяясь.
Говоря о другом художнике — Николае Рерихе, чья жизнь и творчество были связаны не только с Россией, но и с Индией, нужно вспомнить, что одной из самых значительных серий картин, созданных в Индии, были «Учители Востока». В картине «Тень учителя» Рерих воплотил предание о том, что тени древних мудрецов могут являться людям для напоминания о нравственном долге. Среди полотен, посвященных великим учителям человечества — Будде, Магомету, Христу, — есть и картина с образом святого Сергия Радонежского, которому художник отводил роль спасителя России во всех трагических поворотах её истории. Рерих верил в историческую миссию России. Русская тема не уходила из его творчества; с особой силой она возродилась в годы Отечественной войны. Рерих писал русских святых, князей и былинных героев, словно призывая их на помощь сражавшемуся русскому народу. Опираясь, как когда-то, на традиции древнерусской иконы, он пишет образ святого Сергия. По свидетельству Елены Ивановны Рерих, святой явился художнику незадолго до его кончины.

Борисов КС. И свеча бы не угасла... Исторический портрет Сергия Радонежского. - М., 1990.
Давыдова Н.В. Евангелие и древнерусская литература. Учебное пособие для учащихся среднего возраста. Сер.: Древнерусская литература в школе. — М.: МИРОС, 1992.
Древнерусская литература: книга для чтения. 5-9 классы / сост. Е. Рогачевская. М., 1993.
Лихачев Д.С Великое наследие. Классические произведения Древней Руси. — М.: Современник, 1980.
Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.
Орехов Д. Святые места России. — СПб.: ИД «Невский проспект», 2000.

Ранчин А. М.

Житие Сергия Радонежского (1314 или ок. 1322 - 1392), одного из наиболее почитаемых русских святых, было составлено монахом основанного Сергием Троицкого монастыря Епифанием Премудрым, по-видимому, в 1417-1418 гг. Стилю Жития Сергия Радонежского свойственны те же приемы «плетения словес», что и стилю Жития Стефана Пермского. Однако в отличие от Жития Стефана, имеющего преимущественно панегирический характер, в Житии Сергия доминирует повествовательное начало. Текст первоначальной, Епифаниевской редакции до нас в исконном виде не дошел. Он был переработан в середине XV века книжником сербского происхождения Пахомием Логофетом, перу которого принадлежит несколько редакций Жития.

Одна из особенностей поэтики Жития, свойственная не только этому памятнику древнерусской агиографии, но именно в нем чрезвычайно сильно акцентированная и последовательно проводимая, - это различного рода тройные повторы, встречающиеся как на фразовом (тройные ряды синонимов или окказиональных синонимов, триады, образуемые аналогичными синтаксическими конструкциями, и т.д.), так и на надфразовом (трижды повторяющиеся события жизни Сергия, триады, в которые объединяются лица, о которых повествуется в Житии) уровнях.

В.В. Колесов, отметивший, что в качестве индивидуального стилистического приема в Житии Сергия Радонежского используется «увеличение объема синтагм» до «триады», связал этот признак Жития с установкой на выражение догмата о Святой Троице, столь значимого для Сергия, посвятившего именно Троице основанный им храм на Маковце – горе, где был воздвигнут Троицкий монастырь (Колесов В.В. Древнерусский литературный язык. Л., 1989. С. 188-215). В.В. Колесов также обратил внимание на тройные повторы на надфразовом уровне текста Жития – на триады не слов, но событий: «Только с современной точки зрения стали заметны некоторые последовательности, незаметные или как бы неважные в средние века. Все такие последовательности складываются в триады поступков и событий, в самом тексте Жития представленных разорванно и несвязно, в общем потоке повествования, для которого важен только сам герой, Сергий.

Мы видим, что Варфоломей-Сергий на служение посвящается трижды. Сначала – явлением чудного старца, вдохнувшего в отрока «умение грамоте». Затем – пострижением, и, наконец, игуменством – высшим для Сергия предназначением, которое он не принял сразу, пока не прошел положенные до того пути. Последовательность движений культурного героя никогда не нарушается, поскольку это путь нравственного становления личности и оно не переносит обрыва связей и пропуска ступеней посвящения. Сергий потому и отказывается от чести епископского и даже митрополичьего сана, то положенные ему «ступени» он прошел до конца – все три.

Построение храма святой Троицы также происходит по трем составляющим это действие этапам, и даже явление небесных сил, предсказывающих судьбу и смерть святого, троичны (так! –А.Р.): сначала это ангел, затем – Богородица, наконец – огонь в молитвенном экстазе Сергия. Лик святого и тут ограничен рамками Троицы - троичностью сущего, за пределы чего невозможно выйти без ущерба для целостности… образа? образца? или лика, который складывается в кружении этих, отмеренных судьбой триад?» (Колесов В.В. Сергий Радонежский: художественный образ и символ культуры // Жизнь и житие Сергия Радонежского. М., 1991. С. 328-329) Отметил исследователь и распределение ролей трех братьев в Житии - Сергия, Стефана и Петра: «Три брата – не сказочные персонажи, такова реальность семейных отношений. Но уже за таким распределением ролей сокрыты различные образы братства. Старший – властный, мирского склада, трезвый и сильный Стефан, как и Варфоломей – монах. Младший, Петр, кроткий мирянин, несущий свойственное человеку его судьбы земное тягло. Средний же, Варфоломей, и монах, как старший, и кроток, как младший; как оба его брата, связан и Сергий с заботами мира сего, но кротостью и послушанием, а не властностью правит он братией: «править без власти» – духовным авторитетом и личным примером в труде – такова установка русского характера на власть и властные отношения: личный пример дороже всякого наказания, приказа и поучения.

Сказка выберет своим героем младшего, летописная повесть – старшего, героем жития по справедливости становится средний, даже в характере своем не выражающий никаких крайностей.

Идеалом становится «средний человек» как представитель типа без крайностей и уклонений от нормы. Это также мировоззренческий принцип Сергия, которому вообще, по словам Г. Федотова, присуща была “светлая мерность” жизни» (Там же. С. 333).

На самом деле Епифаний Премудрый, составивший Житие Сергия, и Пахомий Логофет, переработавший это житие, должны были хорошо осознавать смысл тройных повторов. Продуманность в построении текстов особенно очевидна для Епифания, который очень продуманно относился к форме создаваемых произведений. Ф. Вигзелл показала на примере Жития Стефана Пермского, также созданного Епифанием и сохранившегося в своем исконном виде, сколь внимателен книжник к слову, в частности, при цитировании Священного Писания (см.: Вигзелл Ф. Цитаты из книг священного писания в сочинениях Епифания Премудрого // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского Дома). Л., 1971. Т. XXVI. С. 242-243). Символические смыслы тройных повторов в Житии Сергия Радонежского естественны для «стиля второго южнославянского влияния» (или стиля «плетения словес»), самым замечательным приверженцем которого был Епифаний Премудрый. Д.С. Лихачев заметил: «следует обратить внимание на одну чрезвычайно важную особенность, пронизывающую все формы высокого, церковного стиля средневековья, которую своеобразно развивал новый стиль: основное, к чему стремятся авторы произведений высокого стиля, - это найти общее, абсолютное и вечное в частном, конкретном и временном, невеществнное в вещественном, христианские истины во всех явлениях жизни» (Лихачев Д.С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 26). Несомненно, поэтика агиографического повествования как типа текста, агиографический код предполагали прочтение тройных повторов в Житии именно как выражения догмата о Святой Троице и, уже, как свидетельства о промыслительной заботе Троицы в жизни Сергия.

В.М. Кириллин отметил, что «семантический фон троической символики, подсвечивающий повествовательную ткань «Жития», не равномерен. Наиболее насыщен он в первых трех главах анализируемого текста, что объясняется, по-видимому, мистико-предвещательным значением описанных здесь событий. Так, уже само вступление в жизнь главного героя агиобиографии было ознаменовано чудесами, свидетельствующими о предназначенной ему необыкновенной судьбе» (Кириллин В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси // Древнерусская литература: Изображение природы и человека. М., 1995. С. 257. См. также: Кириллин В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI - XVI века). СПб., 2000. С. 174-221). Первое чудо – троекратное возглашение еще не родившегося отрока, будущего Варфоломея-Сергия, из утробы матери во время богослужения в церкви; промыслительный характер этого чуда раскрыт в тексте «Жития Сергия Радонежского», к этому эпизоду приведены параллели из Библии. Еще в 1931 г. историк Г.П. Федотов обратил внимание на сокровенный богословский смысл этого эпизода и его символическую, предсказывающую роль в тексте Жития: «Догматически-троичное истолкование этого события сохраняет следы на многих страницах жития. Так понимает его иерей Михаил, до рождения младенца предрекающий родителям его славную судьбу, о том же говорит и таинственный странник, благословляющий отрока, и брат святого Стефан, предлагая освятить первую лесную церковь во имя Пресвятой Троицы; это же предание знает в Переяславле епископ Афанасий, заместитель митрополита. <…>. …Епифаний сам бессилен раскрыть богословский смысл этого имени» (Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 143-144).

Три чуда, имеющие прообразующий смысл по отношению к монашеской жизни Сергия, - отказ младенца от вкушения материнского молока, если мать перед тем ела мясо; невкушение материнского молока в постные дни, по средам и пятницам; отказ от молока кормилиц. В.М.Кириллин заметил, что «Епифаний Премудрый главнейшее в содержании своего произведения – тринитарную концепцию – стремился выразить и через форму, подчиняя общей идее стилистический и композиционный планы изложения» (Кириллин В.М. Символика чисел в литературе Древней Руси (XI - XVI века). С. 259). Эпизод с возглашением ребенка из чрева матери имеет трехчастную диалогическую структуру: женщины в церкви трижды вопрошают ее, где сокрыт ребенок, и она трижды им отвечает. Такие триады вопросов и ответов присущи также и другим ключевым эпизодам Жития: беседе отрока Варфоломея со старцем, даровавшим ему «книжное разумение», беседе с постригшим Сергия священником Митрофаном, испытанию Сергием-игуменом приходящих в монахи. В.М. Кириллин отметил и значимое упоминание о трех перстах, которыми некий чудесный старец подает Варфоломею чудодейственный хлебец, и три предречения старца о будущем Сергия - великого подвижника (Там же. С. 259-265). «В епифаниевской редакции «Жития Сергия Радонежского» число 3 выступает в виде разнообразно оформленного повествовательного компонента: как биографическая подробность, художественная деталь, идейно-художественный образ, равно и как абстрактно-конструктивная модель либо для построения риторических фигур (на уровне словосочетания, фразы, предложения, периода), либо для построения эпизода или сцены. Иными словами, число 3 характеризует и содержательную сторону произведения, и его сюжетно-композиционную стилистическую структуру, так что по своему значению и функции всецело отображает стремление агиографа прославить своего героя как учителя Святой Троицы; но наряду с этим означенное число символически выражает и неизъяснимое рационально-логическими средствами знание о сложнейшей умонепостигаемой тайне мироздания в его вечной и временной реальностях, поскольку оно – число 3 – является формально-содержательным компонентом воспроизводимой в «Житии» исторической действительности, то есть земной жизни, представляющей собой как творение Бога образ и подобие жизни небесной и потому заключающей в себе знаки (тричисленность, триадность), которыми свидетельствуется бытие Божие в его троическом единстве, согласии и совершенной полноте» (Там же. С. 265-266).

Фрагменты Жития, в которых открыто выражен троичный мотив – троекратное возглашение ребенка во чреве матери и три предсказания чудесным старцем грядущей судьбы Варфоломея, - были проанализированы также В. Н. Топоровым, который отметил символический смысл этого мотива (Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. II. Три века христианства на Руси (XII-XIV вв.). М., 1998. С. 374-376, 384-385, 408-410, 565, 592-595).

В.Н.Топоров, как и ряд других авторов, связывает особенное почитание Сергием Святой Троицы с влиянием на троицкого игумена влиятельного в православном мире с середины XIV в. богословского движения - исихазма (настойчивое выражал эту мысль еще П.А.Флоренский в статье «Троице-Сергиева Лавра и Россия» в начале ХХ в. // Флоренский Павел, свящ. Сочинения: В 4 т. М., 1996. Т. 2. С. 356-365). Однако высказывалось и мнение, что Сергий стоял в стороне от исихазма и что исихастская трактовка чудес в Житии впервые появляется у Пахомия Логофета (Грихин В.А. Проблемы стиля древнерусской агиографии XIV-XV вв. М., 1974. См. также: Клосс Б.М. Избранные труды. Т. I. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 36-37).

Перечисленные примеры – это далеко не все тройные повторы, содержащиеся в Житии Сергия Радонежского даже на надфразовом, событийном уровне текста. Причем повтором могут быть не только тождественные события или действия, как тройное возглашение ребенка из утробы матери, но и события фактически различные, но идентичные по своей функции в тексте Жития.

Тройное возглашение ребенка из материнского чрева выступает в Житии в роли парадигмы и первообраза для последующих событий жизни Сергия. Особенный смысл его отмечен многочисленными библейскими параллелями: «Пакы ему достоит чюдитися, что ради не провъзгласи единицею или дважды, но паче третицею, яко да явится ученикъ Святыя Троица, поне же убо тричисленое число паче инех прочихъ числъ болши есть зело чтомо. Везде бо троечисленое число всему добру начало и вииа взвещению, яко же се глаголю: трижды Господь Самоила пророка възва; трею камению пращею Давидъ Голиада порази; трижды повеле възливати воду Илиа на полена, рекъ: «Утроите», - утроиша; трижды тожде Илиа дуну на отрочища и въскреси его: три дни и три нощи Иона пророкъ в ките тридневова; трие отроци в Вавилоне пещь огньную угасиша; тричисленое же слышание Исаию пророку серафимовидцу: егда на небеси слышашеся ему пение аггельское, трисвятое въпиющих: «Святъ, святъ, святъ Господь Саваоф!» Трею же лет въведена бысть въ церковь Святая Святых пречистая дева Мария; тридесяти же летъ Христос крестися от Иоанна въ Иердане; три же ученикы Христос постави на Фаворе и преобразися пред ними; тридневно же Христос изъ мертвых въскресе; трикраты же Христос по въскресении рече: «Петре, любиши ли мя?» Что же извещаю по три числа, а что ради не помяну болшаго и страшнаго, еже есть тричисленое божество: треми святынями, треми собьствы, въ три лица едино божество Пресвятыа Троица, и Отца, и Сына, и Святого Духа; триупостаснаго Божества, едина сила, едина власть, едино господьство? Лепо же бяше и сему младенцу трижды провъзгоасити в утробе матерне сущу, преже рожениа, прознаменуя от сего, яко будет некогда троичный ученикъ, еже и бысть, и многы приведет в разумь и въ уведение Божие, уча словесныя овца веровати въ Святую Троицу единоущную, въ едино Божество.

<…> Яко и преже рожениа его Богъ прознаменалъ есть его: не просто бо, ни бездобь таковое знамение и удивление бывшее преднее, но предпутие есть последи будущим. Се же понудихомся рещи, елма же чюдна мужа чюдно и житие поведается» (Памятники литературы Древней Руси: XIV – начало XV века. М., 1981. С. 272, 274).

Этот фрагмент Жития имеет в тексте прообразующую и как бы метаописательную (то есть опиывающую само строение жития) функцию. Появление тройного вопросно-ответного ряда (женщины спрашивают мать Варфоломея-Сергия, не внесла ли она в церковь младенца, та отвечает отрицательно) в Житии предуказано упоминанием о трисвятом ангельском пении и о тройным вопросе Христа, обращенном к апостолу Петру.

Тройное возглашение ребенка в материнском чреве символически связывает еще не рожденного Сергия с священным прошлым (с библейскими событиями) и с собственным будущим, указывая тем самым на причастность святого провиденциальному плану, вечности. Одновременно в сравнении с эпизодами из Священной истории вырисовывается уникальность случая Сергия – он единственный представлен как исповедник Святой Троицы.

Изобилие ветхозаветных и новозаветных параллелей к тройному возглашению ребенка в материнской утробе заставляет читателя ожидать, что троичная символика проявится и в дальнейших событиях жизни Сергия.

Жизнь Сергия, естественно, разделяется на две половины: на годы, проведенные в миру, и на житие монаха.

Граница между этими двумя частями отмечена в Житии метаописательным рассуждением агиографа, предваряющим рассказ о пострижении святого: «Не зазрите же ми грубости моей, поне же и до зде писахъ и продлъжих слово о младенстве его, и о детьстве его, и прочее о всем белецком житии его: и елико бо аще в миру пребываше, но душею и желаниемь къ Богу распаляшеся» (Там же. С. 298).

Первый период жизни Варфоломея-Сергия состоит из двух неравных отрезков: времени от чуда с тройным восклицанием в чреве матери до дарования ему «книжного разума» и лет, прошедших от этого таинственного события до пострига. Весь первый отрезок этого периода выделен в Пространной редакции Жития, (сохранившей, по Б.М.Клоссу, начало епифаниевского текста) в особую главку – «Начало житию Сергиеву». Первый период ознаменован тремя событиями, имеющими провиденциальный смысл. Это, кроме тройного возглашения ребенка из утробы матери, крещение младенца священником Михаилом, который «провидевъ духомь божественым, и проразуме, съсуду избранну быти младенцу» (Там же. С 268). И это отказ младенца питаться материнским молоком в постные дни и после вкушения матерью мяса, а также отказ от молока кормилиц. Отказ младенца от молока – это и три самостоятельных чуда, и три варианта одного и того же деяния, приуроченные к разным фрагментам жизни Сергия и текста Жития: во всех трех случаях младенец не вкушает молока, когда вкушение связано с нарушением того или иного запрета.

И тройное возглашение ребенка из материнского чрева, и отказ от молока, и прозорливость священника при крещении свидетельствуют о Варфоломее-Сергии одно и то же: что он станет монахом, основателем обители Святой Троицы.

Другая триада в Житии, три главных события в жизни Сергия – крещение, дарование «книжного разумения» и пострижение. Совершителями всех трех событий выступают священники: иерей Михаил, крестивший святого, некий старец (в его образе Сергию, как можно понять, явился ангел) и игумен Митрофан, который постриг Сергия в монахи. Все три священника извещают о великом призвании Сергия. Все три события отмечают ключевые моменты в его жизни: вступление в церковь, постижение религиозной мудрости и уход из мира и принятие монашества, полное посвящение себя Богу. Принятие монашества – главные, поворотные событие и поступок Сергия. Все предшествующее – предварение пострижения Сергия в монахи. Все три эпизода особо отмечены в Житии сходными символическими мотивами. И священник Михаил, и некий старец, и игумен Митрофан свидетельствуют о великом предназначении Сергия. И Михаил, и чудесный старец говорят о святом как о служителе Святой Троицы; Митрофан же постригает Сергия в Троицкой церкви. И в эпизоде с чудесным пресвитером, и в эпизоде пострижения Сергия Митрофаном упоминается о литургическом хлебе, о просфоре. Старец «подастъ ему нечто образом акы анафору, видением акы малъ кусъ бела хлеба пшенична, еже от святыя просфиры <…>» (Там же. С. 280). После пострижения от Митрофана «пребысть же блаженный въ церкьви седмь дний, ничто же вкушая, точию просфиру, оную же от рукы игумена взят <…>» (Там же. С. 302).

Фигуры Михаила и Митрофана образуют рамку первой части Жития, посвященной мирской жизни Сергия: Михаил принимает его в мир и в церковь, Митрофан выводит из мира на монашеский подвиг. Неслучайно в Житии фонетическое сходство их имен: оба имени – трехсложные, первые слоги тождественны. Вероятно, это подлинные имена двух священнослужителей, но показательно, что в Житии эти имена сохраняются, а не опускаются, как это обычно бывает в агиографии.

Повествование о встречах и борьбе Сергия-монаха с вредоносными силами разделено на три главных эпизода, подобно другим событиям его жизни. Это приход бесов с самим дьяволом в церковь перед заутреней: нападение бесов на Сергия в хижине святого, сопровождаемое угрозами и понуждением покинуть выбранное место; появление медведя, который, «акы некый зпый длъжние» (Там же. С. 312), в течение года приходил к святому за куском хлеба. Происки бесов и приход зверей поставлены в Житии в единый синонимический ряд, причем число синонимов в нем – три: «Овогда убо демоньскаа кознодейства и страхования, иногда же зверинаа устремлениа <…>» (Там же. С. 312). Трем встречам Сергия со священниками, узнающими в нем великого святого, контрастно соответствуют три встречи с носителями зла или опасности.

Трижды Сергий совершает исцеления и воскрешение: воскрешает умершего отрока, исцеляет бесноватого вельможу и больного, жившего недалеко от Троицкой обители. Трижды проявляет Сергий в Житии прозорливость: когда мысленным зрением видит епископа Стефана Пермского, проходящего в нескольких верстах от Троицкого монастыря; когда узнает, что слуга князя Владимира Андреевича попробовал брашна, посланные князем в обитель; когда духовным взором видит все происходящее на Куликовом поле. Трижды по Божией воле привозят сладостный хлеб в монастырь, когда черноризцы испытывали недостаток в еде.

Три раза повторяется в описании жизни Сергия и мотив вкушения им хлеба: отрок Варфоломей-Сергий вкушает чудесный хлебец, который дает ему таинственный священник; Сергий работает за решето гнилых хлебов, которые составляют его дневную пищу; Сергий и другие монахи едят привезенные в монастырь сладостные хлебы.

Три чудесных видения Сергия-игумена составляют в Пространной редакции Жития отдельные главки: это видение ангела, служащего литургию в храма вместе с Сергием; это посещение Сергия Богоматерью, которая обещает заботиться об основанном им монастыре; это явление огня, осеняющего алтарь во время литургии, которую служит Сергий. Эти чудеса часто упоминаются в исследовательской литературе как указание на глубину мистической настроенности Сергия, лишь отчасти приоткрытых в Житии. Также часто эти «световые» чудеса истолковываются как свидетельство приверженности Сергия исихастскому учению о нетварном (божественном, нефизическом) свете. Исихасты считали таким свет, которым просиял Иисус Христос, согласно евангельскому сказанию, на горе Фавор; созерцание этого света открывается святым, достигшим особенного мистического состояния. «Световые» чудеса в Житии Сергия Радонежского восходят к ранневизантийским житиям (см.: Клосс Б.М. Избранные труды. Т. I. С. 36-37).

На протяжении всего Жития рассказывается о трех чудесных явлению Сергию божественных сил: это ангел в образе старца-священника, дарующий отроку Варфоломею «книжное разумение»; это ангел, служащий Сергию на литургии; и это Богоматерь с апостолами Иоанном и Петром.

В триады соединены и образы монахов в Житии. Прежде всего, это триада «Сергий – его старший брат Стефан и племянник Стефана Феодор», а также «мистическая группа» (Федотов Г.П. Святые Древней Руси. С. 148) учеников Сергия – Симон, Исаакий и Михей. В Житии также упоминается о духовном общении Сергия с митрополитом Алексием и со Стефаном Пермским - Сергий и два архиерея тоже образуют триаду. В.О. Ключевский рассматривал этих трех русских пастырей именно как духовную триаду, троицу: «В это именно время, в начале сороковых годов XIV в., совершились три знаменательные события: из московского Богоявленского монастыря вызван был на церковно-административное поприще скрывавшийся там скромный сорокалетний инок Алексий; тогда же один 20-летний искатель пустыни, будущий преподобный Сергий в дремучем лесу <…> поставил маленькую деревянную келью с такой же церковью, а в Устюге у бедного соборного причетника родился сын, будущий просветитель Пермской земли св. Стефан. Ни одного из этих имен нельзя произнести, не вспомнив двух остальных. Эта присноблаженная триада ярким созвездием блещет в нашем XIV в., делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли. Тесная дружба и взаимное уважение соединяли их друг с другом. Митрополит Алексий навещал Сергия в его обители и советовался с ним, желая иметь его своим преемником. Припомним задушевный рассказ в житии преподобного Сергия о проезде св. Стефана Пермского мимо Сергиева монастыря, когда оба друга на расстоянии 10 с лишком верст обменялись братскими поклонами» (Ключевский В.О. Значение преп. Сергия Радонежского для русского народа и государства // Жизнь и житие Сергия Радонежского. С. 263).

Тройные (тернарные) структуры, имеющие символический религиозный смысл, - отнюдь не отличительная особенность именно Жития Сергия Радонежского. Они характерны, например, еще для Жития Феодосия Печерского – первого русского монашеского (преподобнического) жития. Тремя плачами – пермских людей, пермской церкви, и «инока списающа» – завершается написанное Епифанием Премудрым Житие Стефана Пермского.

Но Житие Сергия Радонежского в сравнении с другими агиобиографиями отличает «перенасыщенность» тройными повторами, имеющими символический смысл. При этом, прежде всего, в триаду выстраиваются события жизни святого, число которых было таковым на самом деле. Это, естественно, крещение, пострижение и принятие игуменства Сергием. Однако эта «реальная», заданная самой жизнью и неизбежная для жизнеописания любого преподобного триада в Житии маркирована с помощью дополнительных общих элементов, встречающихся во всех трех эпизодах. С другой стороны, носителем семантики в Житии становится и план выражения как таковой. Так, из многочисленных бесовских угроз и приходов диких зверей к Сергию выбраны лишь три случая; то же самое, по-видимому, можно сказать и о триадах Сергиевых чудес, и о выделении триад среди троицких иноков, и – тем более – о организации диалогов по принципу триады. Епифаний выступает в роли книжника, лишь фиксирующего мистическое присутствие Святой Троицы в жизни Сергия. Он подобен иконописцу, который «не сочиняет и з с е б я образа, но лишь снимает покровы с уже, и притом примирно, сущего образа: не н а к л а д ы в а е т краски на холст, а как бы расчищает посторонние налеты его, «записи» духовной реальности» (Флоренский П.А. Моленные иконы преподобного Сергия // Флоренский Павел, свящ. Сочинения: В 4 т. Т. 2. С. 383-384). И в то же время его роль активна: а его текст как бы предстает художественным произведением par excellence. Для него характерны и «интимный характер связи между референтом, означаемым и означающим», и «совпадение всех структурных уровней по рисунку структуры» – те признаки, которые, как считает У. Эко, присущи эстетическому сообщению (Эко У. Отсутствующая структура: Введение в семиологию. Пер. с итал. СПб., 1998. С. 81-84).

И фразовый, и надфразовый уровни текста в Житии содержат тройные повторы, обозначающие присутствие Святой Троицы, ее таинственное водительство в жизни Сергия. Эта же семантика прямо выражена в разъяснениях агиографа Житие Сергия Радонежского - целостный текст. Его единство – косвенное свидетельство в пользу того, что в древнерусской культуре сочинения могли осознаваться как самодостаточные произведения, сохраняющие идентичность в разных контекстах – в составе богослужения, в монастырском и домашнем чтении. Изложение распространенной в западной медиевистике концепции об отсутствии в древнерусской словесности произведений и о существовании исключительно текстов, теряющих самоидентичность в различных ритуальных и словесных контекстах, содержится в работе Н.Ингэма (Ingham N. Early East Slavic Literature as Sociocultural Fact // Medieval Russian Culture. Vol. 2. Berkeley, Los Angeles, London, 1994 P. 1-17; автор статьи полемизирует с этой концепцией).

В Житии снимается противопоставление «форма – содержание», а события и их знаки в тексте не различаются, что вообще характерно для средневекового сознания. При этом о тайне Сергия и о тайне Святой Троице говорит не агиограф, но как бы сам текст и сама жизнь.

Житие Сергия Радонежского свидетельствует, что новое в традиционалистском тексте может создаваться не благодаря оригинальности сообщения (содержания произведения), но благодаря особенностям кода (системы приемов, языка, посредством которого передается это содержание). Житие Сергия Радонежского – пример, когда заданное, привычное содержание передается с помощью кодов, взаимодействие которых в тексте непредсказуемо и оригинально. Читатель Жития знает, что ему будет сообщено о мистической связи жизни Сергия со Святой Троицей. Но он не может предугадать, как это будет сделано: на фразовом уровне, на событийном уровне (причем не известно, через какие события), с помощью разъяснений агиографа и ретроспективных аналогий. Элементы тройных повторов в Житии нередко не образуют единые блоки, но разделены значительными фрагментами текста. Читатель должен обнаружить эти ряды. Чтение Жития оказывается воссозданием жизни святого как целостности, обладающей смыслом. Текст Жития ведет читающего и к глубинному смыслу догмата о Святой Троице – смыслу многозначному и потаенному, созданному не в Житии, но уже «преднайденному» агиографом. Отказ агиографа от объяснения богословского смысла Святой Троицы может объясняться не «туманностью» представлений о значении Троицы для составителя Жития, как полагают Г.П.Федотов и В.Н.Топоров, а желанием не прикасаться к умонепостигаемому, подчеркнуть тайну Троицы.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/

Ранчин А. М. Житие Сергия Радонежского (1314 или ок. 1322 - 1392), одного из наиболее почитаемых русских святых, было составлено монахом основанного Сергием Троицкого монастыря Епифанием Премудрым, по-видимому, в 1417-1418 гг. Стилю Жития Серги

ПОЭТИКА

ПРОСТРАННОЙ РЕДАКЦИИ
ЖИТИЯ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Древнерусское житие часто сравнивают с иконой. «Житие относится к исторической биографии так, как иконописное изображение к портрету», — пишет В. О. Ключевский [Ключевский 1989, с. 75]. Как и икона, житие призвано показать не внешний облик человека, а его внутреннее содержание, раскрыть в создаваемом образе реальность духовную, Божественную. Ведь цель христианского искусства не в отражении повседневной жизни, а в ее осмыслении. Это определяет и содержание, и форму агиографических сочинений.

Жития создавались с опорой на традицию, в рамках канона, однако, несмотря на значительную долю трафаретности, каждое из них обладает своеобразием, обусловленным мастерством создателя и обусловливающим интерес к тексту исследователей.

Житие Сергия Радонежского позволяет изучать особенности творческой манеры нескольких известных древнерусских книжников: написанное Епифанием Премудрым в 1418— 1419 гг., оно в середине XV в. несколько раз редактировалось Пахомием Сербом, еще ряд редакций появился на протяжении последующих столетий. В рамках Пространной редакции Жития, созданной, по-видимому, в начале XVI в., первая часть Епифаниевской редакции (до главы «О изведении источника»), не сохранившейся как самостоятельное произведение, была дополнена компиляцией глав, буквально заимствованных из нескольких Пахомиевских редакций 1 .

1 См. раздел «Атрибуция Пространной редакции Жития Сергия Радонежского: история вопроса», п. 2.

Как отдельное произведение Пространная редакция в литературоведении интереса не вызывает — к ней обращаются, в основном, при изучении Епифаниевской редакции ЖСР и поэтики ее автора Епифания Премудрого. Этим темам посвящено значительное число работ, которое постоянно возрастает, что неудивительно, ведь Епифаний — один наиболее ярких и оригинальных древнерусских писателей, истоки и специфика творческой манеры которого раскрыты еще далеко не полностью.

Работая с Пространной редакцией при изучении епифаниевского текста ЖСР, ученые расходятся в определении его границ: собственно Епифаниевская часть исследуется редко (см., например: [Кузнецова 2001]), чаще же текст Пространной редакции берется до главы о преставлении Сергия включительно, то есть без вычленения части, принадлежащей перу Пахомия Серба, и при этом выводы, сделанные на материале всей Пространной редакции (но без посмертных чудес), касаются творчества одного Епифания. Однако если В. А. Грихин, например, обосновывает принадлежность Епифанию всей Пространной редакции вплоть до главы о преставлении Сергия включительно (см.: [Грихин 1974а, с. 3—5]), то большинство ученых, напротив, обходятся без погружения в сложную текстологию и историографию атрибуции редакций Жития, работая с наиболее известными и доступными изданиями 2 (см., например: [Лихачев 1979; Чернов 1989; Пиккио 2003б; Абрамова 2004; Авласович 2007; Тупиков 2011; Кузьмина 2015] и многие другие), либо, столкнувшись с проблемой отсутствия единого законченного текста, до-

2 Речь идет об издании архимандрита Леонида [Леонид (Кавелин) 1885], опиравшегося на мнение В. О. Ключевского при определении границ епифаниевского текста, и восходящих к этому изданию изданиях [ПЛДР 1981, с. 256—406; БЛДР 1999, с. 254—390], которые содержат текст Жития до главы о преставлении Сергия включительно. При этом в указанных изданиях вслед за Житием помещено Похвальное слово Сергию, в связи с чем оно может рассматриваться в составе епифаниевского текста ЖСР (см., например: [Тупиков 2011; Кузьмина 2015]).

пускают возможность работы с Основным видом Пространной редакции вплоть до главы о преставлении Сергия включительно как с текстом Епифания 3 по тем же изданиям (ср.: [Топоров 1998, с. 355; Кириллин 2000, с. 177; Ранчин 2000]). Насколько такой подход оправдан, будет показано на некоторых примерах ниже. Необходимо отметить, что известны и другие взгляды на атрибуцию сохранившихся редакций Жития Епифанию Премудрому [Тихонравов 1892; Зубов 1953] и в более ранних работах, посвященных поэтике епифаниевского ЖСР, выбор может делаться в пользу одной из этих теорий, ср., например, работу О. Ф. Коноваловой [Коновалова 1958], следующей в атрибуции редакций за Н. С. Тихонравовым и рассматривающей предисловие Пахомия как епифаниевский текст. Как видим, при изучении художественной стороны Епифаниевской редакции ЖСР проблемы текстологии могут решаться по-разному, что, конечно же, отражается на результатах, при этом общей тенденцией в литературе, посвященной художественным особенностям сочинений Епифания и привлекающей материал Жития Сергия, к сожалению, оказывается недостаточное внимание к текстологии (если не сказать: полное ее игнорирование) как Жития в целом, так и собственно Пространной редакции.

Что касается Пахомиевской части Пространной редакции, то специально она никогда не исследовалась и самостоятельного значения как источник не имеет, чему есть несколько причин: текстологическая вторичность, компилятивный характер и наличие более десятка вариантов в разных видах Пространной редакции 4 . Однако она может быть интересна для сопоставле-

3 В соответствии с указанием самого Епифания, а также Пахомия о том, что повествование было доведено Епифанием до кончины святого. При этом не учитывается тот факт, что вторая часть Пространной редакции — это компиляция на основе последней Пахомиевской редакции, наиболее далеко ушедшей от епифаниевского текста.

4 См. раздел «Текстология Пространной редакции Жития Сергия Радонежского», пп. 3—4.

ния в целях атрибуции первой части Пространной редакции Епифанию (впрочем, нам известна только одна такая работа [Кириллин 1994]).

Не претендуя на исчерпывающую характеристику литературы, посвященной поэтике сочинений Епифания, и в частности Епифаниевской редакции ЖСР, в настоящем разделе мы, очертив круг поднимавшихся вопросов, остановимся на некоторых темах, обращая внимание на текстологическую основу работ.

Творчество Епифания Премудрого принято рассматривать как самый яркий образец экспрессивно-эмоционального стиля, известного также как «плетение словес», панегирический стиль и др., в древнерусской литературе, связанного с вторым южнославянским влиянием. При этом материалом чаще оказывается Житие Стефана Пермского, тогда как Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием, привлекается реже, как правило, наряду с ЖСП, что во многом объясняется сложной текстологией памятника.

В изучении художественной стороны сочинений Епифания Премудрого можно выделить несколько взаимосвязанных направлений: проблема происхождения стиля «плетение словес», система стилистических средств и приемов, использование языковых средств в стилистических целях, круг источников и особенности работы с ними автора, цитирование текстов Священного Писания, писательская позиция, картина мира, специфика отдельных сочинений и др.

В дореволюционном литературоведении преобладает негативная оценка стиля, в русле которого творит Епифаний, как искусственного, излишне украшенного и затемняющего содержание произведения 5 . В советской и современной медиевистике

5 Ср. замечание В. Яблонского об отсутствии у Епифания чувства меры в витийстве [Яблонский 1908, с. 286], что, впрочем, А. П. Кадлубовским рассматривается скорее как достоинство по сравнению с шаблонностью Пахомия [Кадлубовский 1902, с. 180].

этот стиль как новый этап развития древнерусской литературы рассматривается уже в другом ключе, в связи с чем «плетение словес» Епифания получает подробное освещение. Однако истоки творческой манеры Епифания продолжают оставаться дискуссионным вопросом. В целом можно говорить о существовании двух основных подходов: признание связи епифаниевского стиля с учением исихазма и ее отрицание.

Уже в дореволюционных работах указывается на связь стиля Епифания с книжной реформой болгарского патриарха Евфимия Тырновского, причем он определяется как подражательный по отношению к южнославянской и византийской литературе (ср.: [Сперанский 1914, с. 427]). Представление об исихастских истоках стиля «плетение словес» получило обоснование в работах Д. С. Лихачева, где особое внимание уделяется пониманию исихастами слова как мистического явления действительности, восходящему к философии неоплатонизма. Отношение к слову, которое адекватно сущности обозначаемого им явления, лежит в основе «плетения словес», для которого характерно абстрагирование, абстрактный психологизм, орнаментальность, экспрессия, что придает стилю повышенную эмоциональность (см., например: [Лихачев 1973, с. 83—102; Лихачев 1979]). Сторонниками этой концепции являются многие отечественные медиевисты, она получила также развитие в работах некоторых западных ученых, например, итальянского слависта Р. Пиккио (см.: [Пиккио 2002, с. 129—141; Пиккио 2003а; Пиккио 20036]), который, однако, не разделяет мнения о неоплатонических истоках исихастского учения о слове. В рамках представления о связи природы епифаниевского стиля с исихазмом интерес исследователей вызывают литературные источники, оказавшие непосредственное влияние на его формирование. Так, взаимосвязи древнерусской и болгарской агиографии были специально рассмотрены Л. А. Дмитриевым [Дмитриев 1964], при этом В. А. Мошиным была высказана точка зрения о влиянии на Епифания не болгар-

ской, а сербской и афонской литературы XIII—XIV вв. [Мошин 1963]. Однако в других работах это противопоставление снимается (см., например: [ Kitch 1976]). Специально рассматривался вопрос о влиянии произведений ораторского искусства Древней Руси (см., например: [Антонова 1981] и др.). Параллелизму византийской и древнерусской агиографии конца XIV — начала XV в. посвящено исследование О. А. Родионова (см.: [Родионов 1998]). При этом может признаваться влияние всех указанных источников (ср., например: [Пиккио 2002, с. 129—141]).

Однако есть и другие представления о зависимости стиля «плетение словес» от исихазма. Так, С. М. Авласович сопоставляет природу епифаниевского «плетения словес» с практикой «непрестанной молитвы», именно в этом обнаруживая влияние исихазма, связанное преимущественно с допаламитской литературой; еще одним источником «плетения словес», по ее мнению, является гимнография (см.: [Авласович 2007]).

Существует и иной взгляд на природу «плетения словес» в сочинениях Епифания Премудрого: отрицание его связи с исихазмом. При этом может постулироваться опора Епифания на древнерусскую литературную традицию (см.: [Борисевич 1951]). Черты этого стиля обнаруживали в ранней южнославянской (см., например: [Мулич 1968]), а также византийской и древнерусской литературах (см. выше). В. А. Грихин предполагает, что формирование стиля Епифания определялось особенностями культурно-исторического развития Руси соответствующего периода и было связано с обращением к раннехристианским литературным источникам и текстам Священного Писания (см.: [Грихин 1974а; Грихин 19746]), Сходной точки зрения придерживается А. М. Ранчин, говорящий об ориентации Епифания также на византийскую и славянскую гимнографию и ораторскую прозу (см.: [Ранчин 2008, с. 337]). Утверждает оригинальность «плетения словес» в творчестве Епифания Премудрого и отрицает влияние на него южнославянской литературы В. Д. Пет-

рова (см.: [Петрова 2007а]). Особый взгляд на истоки епифаниевского «плетения словес» у Ε . М. Верещагина, который указывает, что эта творческая манера по сути сводится к суггестивной изоколии, широко представленной в ветхозаветных премудростных книгах и сочинениях Епифания Кипрского, которые и послужили основой для стиля, созданного Епифанием Премудрым [Верещагин 2001, с. 219—250]. Идеи Ε . М. Верещагина получили развитие в работах И. Ю. Абрамовой, пришедшей к выводу о самостоятельности изобретения Епифанием Премудрым «плетения словес» на русской почве, хотя и не отрицающей при этом исихастских истоков стиля (см.: [Абрамова 2004]).

Таким образом, единого представления о природе стиля сочинений Епифания Премудрого сегодня нет. Как справедливо замечает А. М. Ранчин, приемы «плетения словес», характерные для поэтики Епифания, обнаруживаются в огромных слоях литературы [Ранчин 2015, с. 109]. Это свидетельствует о большой начитанности и мастерстве книжника, сумевшего на основе приемов, взятых из самых разных произведений, известных в Древней Руси, переводных и оригинальных, созданных в разные эпохи, сформировать свой уникальный стиль.

Как отмечает Е. Л. Конявская, наличие эстетических целей у Епифания как писателя практически признано в современной науке [Конявская 2000, с. 81]. При определении осознанной стороны творчества Епифания исследовательница предлагает обратиться к слову «мастер», которое позволяет охарактеризовать принципы работы Епифания над текстом: мастер учится у предшественников, и взятые у них приемы становятся частью его арсенала, подвергаясь отбору и преобразованию (на это указывают самоповторы в епифаниевских житиях на уровне отдельных выражений, топосов, цитат, неоднократно разбиравшиеся в разных работах) [Конявская 2000, с. 84—85]. В предисловиях к житиям Епифаний дает развернутую программу сочинения, которая, по мнению Р. Пиккио, может рассматриваться как «определен-

ное теоретическое высказывание», основанное «на своего рода христианско-православной ars poetica » [Пиккио 20036, с. 658].

Совокупность стилистических приемов, используемых Епифанием в своих сочинениях и охарактеризованных самим книжником как «плетение словес» 6 , интересует исследователей не только с точки зрения своего происхождения и параллелей 7 , но и с лингвистической точки зрения. В ряде работ специально рассматриваются вопросы семантического наполнения и структуры приемов, объединяемых общим названием «плетение словес» (при этом материал ЖСП используется чаще). Так, В. В. Колесов обращается к анализу построения и наполнения синтагм в агиографических сочинениях Епифания, разбирая их специфику — превращение в триады, что оказывается важным как для поэтики произведений, так и для развития литературного языка [Колесов 1989, с. 188—215]. Т. П. Рогожникова, изучая словесные ряды как основное стилистическое средство «плетения словес», пришла к выводу о том, что при их создании определяющей является смысловая сторона: каждый компонент вносит в общий смысл ряда последовательное приращение семантических признаков, ритмическая же организация ряда является вторичной по отношению к лексическому наполнению (анализ рядов проводился на материале ЖСП) (см.: [Рогожникова 1988]). Формальная сторона «плетения словес» — принципы его организации на синтаксическом уровне — рассмотрены в работе Д. Л. Спивака, посвященной матричным построениям

6 Это определение в разных формах несколько раз встречается в ЖСП, ср.: «Но что тя нареку, о епископе... и како хвалу ти съплету ?»: «...аще бо и многажды въсхотѣлъ быхъ изъоставити бесѣду, но обаче любы его влечет мя на похваление и на плетение словесъ » (Син. 91, л. 765 об,—766; 775) и др. О специфике понятия «плетение словес» как элемента исследовательского метаязыка см.: (Ранчин 2015, с. 109].

7 К сказанному выше добавим также мнение о том, что риторические вариации Епифания восходят к античному приему Горгиевой схемы (см.: [Прохоров 19886, с. 212-213]).

в сочинениях Епифания — синтаксическим единицам, состоящим из цепочек параллельных синтагм-триад, структура которых подчиняется числовой символике [Спивак 1996]. Их использование Епифанием, по мнению Д. Л. Спивака, осознанно и связано, в частности, с сакрализацией пространства. И. Ю. Абрамова сделала вывод, что структурно-синтаксической организации текстов Епифания свойственна повторяемость, цикличность, которая выражается на уровне лексики в синонимии и полиномии, на уровне синтаксиса — в однородности членов предложения и изоколии, в структуре текста — в постоянном возврате к центральной идее жития [Абрамова 2004].

Числовая символика, отмеченная в текстах Епифания на лингвостилистическом уровне, имеет большое значение для поэтики сочинений Епифания Премудрого, и особенно Епифаниевской редакции ЖСР.

Прежде всего, исследователи обратили внимание на значение числа 3 в епифаниевском ЖСР: о «троичном мотиве» как «теологической оси» Жития писал А. И. Клибанов [Клибанов 1971, с. 67—71, 94—95], В. А. Грихин, рассматривая тринитарную концепцию, связанную с чудом троекратного вешания младенца, указал на ее ведущую роль в композиции произведения [Грихин 1974а, с. 3—4]. В. В. Колесов, выявив стилистический прием Епифания — модификацию синтагм в триады, отмечает, что этот прием характерен больше для Жития Сергия (хотя используется и в Житии Стефана Пермского), так как напрямую связан с основной символической доминантой произведения — Святой Троицей [Колесов 1989, с. 192—193]. Однако троичность, по мысли В. В. Колесова, проявляется в ЖСР не только на фразовом уровне — некоторые последовательности поступков и событий складываются в триады 8 , можно увидеть троичность

8 Варфоломей-Сергий трижды посвящается на служение, три этапа в построении храма Святой Троицы, троичность в явлении небесных сил (с последним наблюдением спорит А. М. Ранчин [Ранчин 2000, с. 469]).

даже в историческом материале: Сергий — средний из трех братьев, что указывает на тот нравственный идеал, который несет его образ, — представитель типа без крайностей и уклонений от нормы [Колесов 1991, с. 328-329, 333]. Изучение принципа троичности, примеры проявления которого на надфразовом уровне определялись В. В. Колесовым как «незаметные или как бы неважные в средние века», было продолжено в работах других исследователей, которые рассматривали его уже как значимый элемент поэтики епифаниевского Жития Сергия. В частности, В. М. Кириллин, подробно проанализировав числовую символику в епифаниевском ЖСР, считает тринитарную концепцию главнейшим содержанием произведения Епифания, которое выражается и через форму — в композиции и стилистике: троичность проявляется в биографических подробностях, художественных деталях, в построении риторических фигур, эпизодов, сцен 9 (см.: [Кириллин 2000, с. 178—196]). При помощи числа 3 символически передается знание о тайне мироздания в его вечной и вневременной реальности, так как оно «выступает в качестве формально-содержательного компонента воспроизводимой в “Житии” исторической действительности, то есть земной жизни, представляющей собой как творение Бога образ и подобие жизни небесной и поэтому заключающей в себе знаки

9 Однако не со всеми выводами ученого можно согласиться. Так, в рамках воплощения тринитарного замысла В. М. Кириллин рассматривает деление Пространной редакции (до главы о преставлении Сергия включительно; в Основном виде редакции, который им исследуется) на 30 глав, полагая, что эту часть условно можно считать творением Епифания Премудрого [Кириллин 2000, с. 177, 195]. Но в данном случае не может быть и речи ни о каких предположениях о количестве глав епифаниевского Жития на основе Пространной редакции: есть два варианта деления на главы Епифаниевской части этой редакции с разным числом глав и около десятка вариантов Пахомиевской части с разным составом глав (см. раздел «Текстология Пространной редакции Жития Сергия Радонежского»), более того, В. М. Кириллин сам отмечает механистичность и случайность деления на главы первой части Основного вида Пространной редакции [Кириллин 2000, с. 260].

(тричисленность, триадность), которыми свидетельствуется бытие Божие в его троическом единстве, согласии и совершенной полноте» [Кириллин 2000, с. 196). В развитие теории троичности

А. М. Ранчин выявил целый ряд тройных повторов на событийном уровне текста, относя к ним не только тождественные события или действия, но и события, идентичные по своей функции в тексте Жития, а также триады образов и подчеркивая осознанность их использования Епифанием [Ранчин 2000] 10 . При этом, по замечанию А. М. Ранчина, тернарные структуры, имеющие символический религиозный смысл, не являются отличительной особенностью только Жития Сергия Радонежского — они характерны и для Жития Феодосия Печерского, одного из «литературных» источников ЖСР (см. ниже), и, хотя и в меньшей степени, для Жития Стефана Пермского, первого агиографического сочинения Епифания, что отмечалось и другими исследователями (например, В. В. Колесовым). Однако для ЖСР характерна «перенасыщенность» тройными повторами, имеющими символический смысл. Их наличие на всех уровнях текста, по мнению А. М. Ранчина, снимает оппозицию «форма — содержание», «о тайне Сергия и о тайне Святой Троицы говорит не агиограф, но как бы сам текст и сама жизнь» [Ранчин 2000, с. 478].

Числовая символика в Житии Сергия и других сочинениях Епифания не ограничивается числом 3. Д. Л. Спивак при анализе матричных построений в житиях, написанных Епифанием, указывает на наличие разных нумерологических моделей, используемых книжником и связанных с сакральными числами 3, 4, 5, 12, 15 и их соотношениями (3: 3, 3: 4, 3: 5) [Спивак 1996]. В. М. Кириллин, помимо числа 3, рассматривает также числа 12 и 7, семантика первого из которых, по его мнению, связана с понятиями и предметами богослужебного и церковно-

10 А. М. Ранчин, как и В. М. Кириллин, считает возможным рассматривать текст Основного вида Пространной редакции до главы о преставлении Сергия включительно как текст Епифания (см.: [Ранчин 2000, с. 472]).

исторического содержания, а также молитвенно-аскетическим подвижничеством и пастырским служением святого; семантика же второго — с ценностными понятиями и предметами и несет в большей степени мистическое значение [Кириллин 2000, с. 196—218]. Ученый приходит к выводу, что форма использования чисел в Житии Сергия — «на уровнях стилистической структуры, сюжетно-композиционной организации, историко- фактографического и идейного содержания — выполняет функцию семантизированного способа передачи сакральной информации», который может быть назван мистико-символическим [Кириллин 2000, с. 218]. С. М. Авласович, добавляя к выявленным В. М. Кириллиным сакральным числам в ЖСР число 9, отмечает, что синонимические перечисления в «плетении словес» связаны со стилистикой акафиста, для которого характерно соблюдение сакральной числовой закономерности в синонимических рядах [Авласович 2007, с. 116—118].

Специфика стилистической организации «плетения словес» в сочинениях Епифания (использование разных риторических приемов, связь с числовой символикой, с акафистными конструкциями и т. д.), которая проявляется в подборе эпитетов, синонимов, тавтологических сочетаний и др., обнаруживается и в цепочках «нанизанных» друг на друга цитат из текстов Священного Писания.

Цитирование библейских текстов — тема, мимо которой невозможно пройти при обращении к поэтике сочинений Епифания Премудрого.

Пространная редакция ЖСР в силу компилятивного характера интересна тем, что позволяет сравнить принципы цитирования Епифания Премудрого и Пахомия Серба, хотя для полного освещения этого вопроса, конечно же, необходимо изучение материала всех сочинений обоих авторов. Впрочем, как будет показано ниже, данную особенность Пространной редакции исследователи учитывают редко.

Епифаниевским житиям свойственно обилие библейских цитат, которые играют важную роль в «плетении словес». Это именно епифаниевская особенность, которая может быть использована как атрибутирующий признак: Пахомий Серб весьма скуп на цитаты, что хорошо видно как раз при сопоставлении двух частей Пространной редакции 11 (в Пахомиевской части около двух десятков цитат, тогда как в Епифаниевской счет идет на сотни).

Составить представление, хотя и неполное, об объеме и характере цитирования текстов Священного Писания в Пространной редакции ЖСР позволяют издания, в которых указываются источники цитат [ВМЧ 1883, стб. 1463—1563; БЛДР 1999, с. 254—391; Житие и чудеса преп. Сергия 1997; Житие Сергия 2010] 12 . Объем выявленных библейских цитат в этих изданиях существенно различается: наибольшее количество цитат указано в последнем переводе Пространной редакции ЖСР по лицевому списку Троиц, (ризн.) 21 [Житие Сергия 2010], наименьшее количество — в издании ВМЧ, где отмечены, в основном, цитаты, маркированные автором. Невыявленными, как правило, оказываются цитаты, вводимые в текст без указания источника, включая библейские формулы и фразеологизмы. Однако среди неидентифицированных встречаются и цитаты, эксплицированные в тексте 13 . (Необходимо также отметить, что в отдельных случаях

11 На данный факт обратил внимание В. М. Кириллин (см.: [Кириллин 1994]).

12 В настоящем издании мы указываем цитаты, опираясь на перечисленные издания, а также работы [Тупиков 2011; Кузьмина 2015] (данные перепроверены). При этом мы не претендуем на полный охват цитат-топосов и библеизмов, требующих в ряде случаев специальных подробных комментариев, которые не предусмотрены в рамках издания.

13 К ним, в частности, относятся следующие две цитаты: поминаше же въ ср д ци писанїе гл҃ще  ꙗко многа въздыханиѧ и оуныниѧ житїе мира сего плъно  c и дрѫгїи пр  ^ ркъ рече. ѿстѫпите ѿ землѧ и възыдѣте на нб҃о (МДА 88, л. 302 об.). Ни в одном из существующих изданий (как и в работах, где рассматриваются особенности цитирования текстов Священного Писания в Пространной редакции ЖСР [Тупиков 2011; Кузьмина 2015]) они не идентифицированы.

источники цитат в изданиях указаны неверно, что следует иметь в виду при работе с текстом редакции по изданиям.)

Точное число библейских цитат в епифаниевском ЖСР (так же как, впрочем, и в ЖСП) не определено. На данный момент в литературе встречаются лишь две цифры: 243 [Тупиков 2011, с. 8] и 372 [Кузьмина 2015, с. 44], причем в обоих случаях подсчеты делались на материале текста Пространной редакции до главы о преставлении Сергия включительно, которая рассматривалась как текст Епифания, и присоединенного к ней текста Похвального слова Сергию, что объясняется выбором изданий для анализа 14 , а также игнорированием связанных с ЖСР текстологических проблем. То, что исследователями была взята указанная часть Пространной редакции в сочетании с другим сочинением Епифания — Похвальным словом Сергию, фактически сводит на нет ценность таких подсчетов: в результате не известно ни число цитат, использованных в Епифаниевской части редакции, ни число цитат в полном тексте Пространной редакции. Более того, эти цифры могут ввести в заблуждение, если не учесть объем материала, с которым работали ученые. Обращает на себя внимание существенная разница в цифрах, которая напрямую связана с компетентностью исследователей, их знанием текста Библии, чем и определяется количество выявленных цитат, инкрустированных в текст Жития (необходимо отметить, что при разных подходах к классификации цитат оба исследователя понимают цитаты широко, относя к ним, в том числе, аллюзии, библейские формулы и цитаты-топосы, а также библеизмы 15 ). В целом приходится признать, что корректными цифрами по библейским цитатам в Пространной редакции ЖСР наука пока не располагает.

14 См. выше, примеч. 2. В. А. Тупиков работал с изданием [ПЛДР 1981, с. 256— 429], М. К. Кузьмина - с изданием [БЛДР 1999, с. 254-411].

15 В. А. Тупиков предлагает классификацию, основанную на формальных принципах: библейские цитаты, библейские реминисценции и библейские прецедентные имена. О классификации М. К. Кузьминой см. ниже.

Некоторое представление о том, к каким библейским книгам и насколько часто обращался Епифаний, позволяет получить указатель источников цитат в исследованном тексте ЖСР и Похвального слова Сергию, составленный В. А. Тупиковым и приведенный им в приложении к своей работе (см.: [Тупиков 2011]). М. К. Кузьмина же, выявившая целый ряд не указанных в издании [БЛДР 1999, с. 254-411] цитат 16 , в том числе значительное количество библеизмов и цитат-топосов, специально на этом вопросе не останавливалась: материал Жития Сергия приводится наряду с материалом других исследуемых преподобнических житий (отдельно рассмотрены лишь цитаты из Псалтыри в ЖСР [Кузьмина 2014б]).

Едва ли не в каждой работе, посвященной поэтике епифаниевских сочинений, можно найти наблюдения о тех или иных особенностях использования библейских цитат и их функциях.

Начиная со ставшей уже хрестоматийной работы Ф. Вигзелл, посвященной цитированию в ЖСП [Вигзелл 1971], все исследователи отмечают, что Епифаний цитирует не буквально точно, по памяти, меняя морфологические формы слов и синтаксис, чтобы вплести цитату в свой текст. Данная особенность цитирования стала общим местом при обращении к теме цитирования в сочинениях Епифания. Заметим, что и Пахомий, несмотря на гораздо более редкое использование библейских цитат, придерживается тех же принципов цитирования, которые, очевидно, характерны в целом для житийной литературы.

Специфической чертой епифаниевского «плетения словес» является амплификация на основе библейских цитат, которая давно обращает на себя внимание 17 и подробно проанализирована как на формальном, так и на содержательном уровне.

16 Это отмечено в подстрочных примечаниях при разборе соответствующих цитат [Кузьмина 2015].

17 Одной из первых к анализу этого приема на материале ЖСП обратилась О. Ф. Коновалова [Коновалова 1970а; Коновалова 1970б].

Подбор цитат в агиографических сочинениях Епифания, по наблюдениям исследователей, связан с типом святости героя жития. Житие Сергия, относящееся к преподобническим житиям, содержит характерный для этих текстов круг библейских цитат и топосов, при этом Пространная редакция, в состав которой вошла часть Епифаниевской, сильно выделяется на фоне других житийных текстов указанной разновидности. К такому выводу пришла М. К. Кузьмина, которая, обратившись к преподобническим житиям (включая несколько редакций ЖСР, втом числе Пространную), поставила перед собой цель на этом материале частично воплотить в жизнь широкомасштабную задачу по составлению систематического каталога библейских цитат в литературе Slavia Orthodoxa , поставленную Р. Пиккио (см.: [Пиккио 2003в]). Исследовательницей была разработана новая многокритериальная классификация цитат, альтернативная классификации М. Гардзанити (см.: [Гардзанити 2007]), выявлены три основные варианта существования библейской цитаты в агиографической литературе Древней Руси (цитата-топос, библеизм и индивидуально-авторская цитата) и описаны функции конкретных цитат из текстов Священного Писания в этом типе древнерусских литературных памятников, а также показана специфика преподобнических житий (см.: [Кузьмина 2015]). Особенность Пространной редакции как сочинения Епифания Премудрого, по мнению М. К. Кузьминой, в том, что этот текст «возвышаясь по своей интертекстуальной насыщенности как некий недосягаемый обелиск в море современных ему агиографических текстов, оказал минимальное влияние на агиографическую библейскую интертекстуальность... Сами же принципы цитирования, в частности — асемантическое цитирование Евангелия, интертекстуальная игра, свойственная Епифанию Премудрому, — были восприняты современниками слабо» [Кузьмина 2015, с. 599].

Цитирование Епифанием Премудрым в ЖСР других источников исследовано пока крайне отрывочно. Отдельные наблю-

дения, которые можно найти в работах, разнородны: отмечаются как прямые заимствования со ссылкой на соответствующие тексты, так и использование Епифанием отдельных фраз, общих мест и даже влияние тех или иных произведений.

Так, И. С. Борисов изучил взаимосвязь епифаниевского Жития Сергия с произведениями и житием одного из самых авторитетных отцов Церкви — Василия Великого, архиепископа Кесарийского, указав, в частности, что целый ряд фрагментов ЖСР в той или иной степени испытал влияние Жития Василия Великого [Борисов 1989, с. 76—79] 18 .

Жития, как переводные, так и оригинальные, составляют особый пласт цитируемых источников в Пространной редакции ЖСР. Прямые ссылки на то или иное житие Епифаний дает в известном пассаже в первой главе, посвященном чуду возглашения младенца в утробе матери во время литургии. Книжник подбирает целый ряд примеров, связанных с чудесными знамениями, сопровождавшими зачатие и рождение пророков и святых, начиная с рассказа о библейских пророках Иеремии и Иоанне Предтече и продолжая рассказами из житий пророка Илии, Николая Чудотворца, Ефрема Сирина, Алипия Столпника, Симеона Столпника Дивногорца, Феодора Сикеота, Евфимия Великого, Феодора Едесского и, наконец, митрополита Петра в редакции митрополита Киприана. Что касается других житий, к материалу которых Епифаний обращался, не отмечая этого специально, то в литературе можно найти немало наблюдений на этот счет. Так, ряд параллельных мест в Житии Феодора Едесского и Епифаниевской части Пространной редакции ЖСР указан В. Яблонским (см.: [Яблонский 1908, с. 277—279]) 19

18 Ученым исследовалась Пространная редакция ЖСР до главы о преставлении Сергия — «сводный “епифаниевско-пахомиевский” текст» по изданию в «Памятниках литературы Древней Руси» [Борисов 1989, с. 69, примеч. 2].

19 В. Яблонский приписывает Пространную редакцию Пахомию Сербу, а потому рассматривает эти параллели как особенность его поэтики.

и дополнен Б. М. Клоссом [Клосс 1998, с. 24]. Неоднократно отмечалось обращение Епифания к Житию Феодосия Печерского (см., например: [Федотов 1997, с. 131 — 132; Грихин 1974а, с. 19, 22—23; Верховская 1992, с. 318—319; Конявская 2000, с. 83] и др.). Среди житий, послуживших для Епифания литературными образцами, Б. М. Клосс называет Житие Саввы Освященного, приводя из него целый ряд параллелей [Клосс 1998, с. 27, примеч. 11; с. 28, примеч. 12; с. 32, примеч. 20; с. 33, примеч. 21].

Что касается второй части Пространной редакции, то здесь также называют параллельные места из тех же источников, хотя мнения о том, кому принадлежит выбор источника, могут быть разными. В целом представляется логичным возвести к епифаниевскому тексту параллели во второй части Пространной редакции из тех житий, цитаты и параллели из которых отмечены в первой части (как правило, в литературе все они и рассматриваются как епифаниевские).

Еще один важный пласт источников в Житии Сергия Радонежского, написанном Епифанием, — это гимнография. Об использовании образности акафистов при описании явления Богородицы Сергию и ориентации на них в похвалах писал В. А. Грихин (см.: [Грихин 19746, с. 39—41]). С. М. Авласович подробно осветила вопрос о влиянии акафистов на произведения Епифания, указав, что книжник прибегает к свойственным акафисту метафорике, ритмике, синтаксической конструкции, числовой символике 20 (см.: [Авласович 2007]).

Пока весь круг источников Пространной редакции ЖСР не определен. Заметим, что решение этой задачи, как и анализ принципов цитирования Епифания, требует учета особенностей текстологии произведения, что крайне редко принимается во внимание.

20 При этом цитирование акафистов рассмотрено только на материале Жития Стефана Пермского (см.: [Авласович 2007, с. 119—137]).

Как было показано выше, специфика цитирования и библейских текстов, и других источников в Пространной редакции ЖСР во многом определяется жанром произведения, которое относится к преподобническим житиям — наиболее представительной разновидности древнерусской агиографии. Исследование роли чина святости в поэтике агиографического текста — одно из актуальных направлений современного литературоведения, в рамках которого в последнее время активно изучается топика житий — системы топосов, характерные для определенного типа святости и составляющие основу соответствующего житийного канона. При изучении древнерусских преподобнических житий довольно широко привлекается материал Пространной редакции ЖСР как одного из основных текстов этой жанровой группы (см., например, работы T . Р. Руди, в частности: [Руди 2006], ср. также, например: [Рыжова 2008] 21 и др.), однако особенности Пространной редакции, отмечаемые в работах, пока не имеют целостного описания.

Коснемся еще нескольких современных направлений изучения поэтики сочинений Епифания Премудрого.

В частности, получил освещение такой вопрос, как картина мира, представленная в житиях, написанных Епифанием. Один из важных ее аспектов — художественное пространство, которому посвящены, например, работы: [Чернов 1989; Кузнецова 2001]. В описании природы и быта проявляется «реализм» Епифания, дающего исторически верные зарисовки становления монастыря, отношений между братьями, поведения животных и т. д., в одних случаях подробные, в других — краткие, но емкие, и при этом всегда подчиненные идейному замыслу произведения

21 Заметим, что в указанных работах авторы не заостряют внимание на текстологических проблемах, связанных с ЖСР, обращаясь к изданию [БЛДР 1999, с. 254—411] и оперируя при этом только названием произведения. Тем самым речь может идти об анализе поэтики именно Пространной редакции (без посмертных чудес).

и его стилистике. По мнению С. 3. Чернова и T . Н. Кузнецовой, сюжетообразующим принципом Жития стала мысль, что преподобный Сергий Божьим промыслом «пустыню яко град сътвори», которая раскрывается через противопоставление пустыни монастырю (прообраз горнего града), получающих подробное описание в тексте; другой такой темой оказывается голод — изобилие [Чернов 1989; Кузнецова 2001]. Рассматривая художественное пространство епифаниевских житий, T . Н. Кузнецова останавливается на характеристике географических описаний, которые являются ведущей формой пространственного обозначения мира и представлены различными способами, причем нередко строятся по принципу непосредственного восприятия; показывает особенности изображения времени, воспринимаемого Епифанием Премудрым в пространственных категориях; анализирует изображение природы, которое представлено пейзажем средневекового типа, в том числе анималистические, «растительные» образы и образы, связанные с водной стихией, отмечая, что даже традиционные изображения приобретают в его произведениях новое звучание. T . Н. Кузнецова обращается также к образу автора, анализируя его в контексте более широкой темы своеобразия авторского повествования как способа воплощения картины мира, которое включает способы построения произведения, формы изложения материала и общения с воображаемой аудиторией. Как отмечает исследовательница, семантика образа автора в сочинениях Епифания Премудрого многозначна — он может выступать в роли повествователя, историографа, богослова и персонажа, что требует специальных средств выражения. Субъективность и эмоциональность личности автора придают епифаниевским сочинениям внутреннюю целостность, связывают рассказ о святом и многочисленные отступления в единое повествование. (См.: (Кузнецова 2001].)

Нельзя обойти вниманием и работы, авторы которых применяют при изучении текста Пространной редакции ЖСР

герменевтический подход, также весьма популярный и перспективный в современном литературоведении. Особое место здесь занимает исследование В. Н. Топорова [Топоров 1998, с. 356—598], в котором ученый дает последовательный анализ текста Пространной редакции (как текста Епифания Премудрого, указывая на условность такой атрибуции), призванный раскрыть образ Сергия в версии Епифания.

* * *

Пространная редакция Жития Сергия Радонежского, частично сохранившая в своем составе текст первоначальной редакции Жития, написанной Епифанием Премудрым, позволяет исследовать особенности поэтики Епифаниевской редакции ЖСР и является одним из основных источников при изучении стиля «плетение словес» в его особой, епифаниевской, разновидности. Однако во многих литературоведческих работах проблемы текстологии Жития не принимаются во внимание: в связи с использованием наиболее известных и доступных изданий материал Пространной редакции привлекается нередко в объеме, не соответствующем сохранившемуся тексту Епифания, что не может не сказываться на корректности сделанных наблюдений и выводов.

Немалый перечень работ, посвященных уникальному стилю Епифания Премудрого и особенностям его отражения в Житии Сергия Радонежского, постоянно пополняется, раскрывая всё новые грани творческой манеры древнерусского книжника. Сложность и многосторонность епифаниевских сочинений порождают разные взгляды на истоки епифаниевского «плетения словес», которые уточняют наши представления о его происхождении и показывают, что точка в изучении творчества Епифания не поставлена и можно надеяться на появление множества новых наблюдений, толкований и выводов, которые дадут возможность приблизиться к его пониманию.

479

Рис. 9. Преподобный Сергий Радонежский с житием.

Икона начала XVI в. круга Дионисия (Музей имени Андрея Рублева)

Страница сгенерирована за 0.31 секунд!

По древнему преданию, имение родителей Сергия Радонежского, бояр Ростовских , находилось в окрестностях Ростова Великого, по дороге в Ярославль. Родители, «бояре знатные», по-видимому, жили просто, были люди тихие, спокойные, с крепким и серьезным складом жизни.

Св.прп. Кирилл и Мария. Роспись Вознесенского храма на Гродке (Павлов-Посад) Родители Сергия Радонежского

Хотя Кирилл не раз сопровождал в Орду князей Ростовских, как доверенное, близкое лицо, однако сам жил небогато. Ни о какой роскоши, распущенности позднейшего помещика и говорить нельзя. Скорей напротив, можно думать, что домашний быт ближе к крестьянскому: мальчиком Сергия (а тогда - Варфоломея) посылали за лошадьми в поле. Значит, он умел и спутать их, и обротать. И подведя к какому-нибудь пню, ухватив за челку, вспрыгнуть, с торжеством рысцою гнать домой. Быть может, он гонял их и в ночное. И, конечно, не был барчуком.

Родителей можно представить себе людьми почтенными и справедливыми, религиозными в высокой степени. Помогали бедным и охотно принимали странников.

3 мая у Марии родился сын. Священник дал ему имя Варфоломея, по дню празднования этого святого. Особенный оттенок, отличающий его, лежит на ребенке с самого раннего детства.

Семи лет Варфоломея отдали учиться грамоте, в церковную школу, вместе с братом Стефаном. Стефан учился хорошо. Варфоломею же наука не давалась. Как и позже Сергий, маленький Варфоломей очень упорен и старается, но нет успеха. Он огорчен. Учитель иногда его наказывает. Товарищи смеются и родители усовещивают. Варфоломей плачет одиноко, но вперед не двигается.

И вот, деревенская картинка, так близкая и так понятная через шестьсот лет! Забрели куда-то жеребята и пропали. Отец послал Варфоломея их разыскивать, наверно, мальчик уж не раз бродил так, по полям, в лесу, быть может, у прибрежья озера ростовского и кликал их, похлопывал бичом, волочил недоуздки. При всей любви Варфоломея к одиночеству, природе и при всей его мечтательности он, конечно, добросовестнейше исполнял всякое дело - этою чертой отмечена вся его жизнь.

Сергий Радонежский. Чудо

Теперь он - очень удрученный неудачами - нашел не то, чего искал. Под дубом встретил «старца черноризца, саном пресвитера». Очевидно, старец его понял.

Что тебе надо, мальчик?

Варфоломей сквозь слезы рассказал об огорчениях своих и просил молиться, чтобы Бог помог ему одолеть грамоту.

И под тем же дубом стал старец на молитву. Рядом с ним Варфоломей - через плечо недоуздки. Окончив, незнакомец вынул из-за пазухи ковчежец, взял частицу просфоры, благословил ею Варфоломея и велел съесть.

Это дается тебе в знак благодати и для разумения Священного Писания. Отныне овладеешь грамотою лучше братьев и товарищей.

О чем они беседовали дальше, мы не знаем. Но Варфоломей пригласил старца домой. Родители приняли его хорошо, как и обычно странников. Старец позвал мальчика в моленную и велел читать псалмы. Ребенок отговаривался неумением. Но посетитель сам дал книгу, повторивши приказание.

А гостя накормили, за обедом рассказали и о знамениях над сыном. Старец снова подтвердил, что теперь Варфоломей хорошо станет понимать Св. Писание и одолеет чтение.

[После смерти родителей Варфоломей сам отправился в Хотьково-Покровский монастырь, где уже иночествовал его овдовевший брат Стефан. Стремясь к «строжайшему монашеству», к пустынножитию, он оставался здесь недолго и, убедив Стефана, вместе с ним основал пустынь на берегу реки Кончуры, на холме Маковец посреди глухого Радонежского бора, где и построил (около 1335 года) небольшую деревянную церковь во имя Святой Троицы, на месте которой стоит теперь соборный храм также во имя Святой Троицы.

Не выдержав слишком сурового и аскетичного образа жизни, Стефан вскоре уехал в московский Богоявленский монастырь, где позднее стал игуменом. Варфоломей, оставшись в полном одиночестве, призвал некоего игумена Митрофана и принял от него постриг под именем Сергия, так как в тот день праздновалась память мучеников: Сергия и Вакха. Ему было 23 года.]

Совершив обряд пострижения, Митрофан приобщил Сергия Радонежского св. Тайн. Сергий же семь дней не выходя провел в «церквице» своей, молился, ничего не «вкушал», кроме просфоры, которую давал Митрофан. А когда пришло время Митрофану уходить, просил его благословения на жизнь пустынную.

Игумен поддержал его и успокоил, сколько мог. И молодой монах один остался среди сумрачных своих лесов.

Возникали пред ним образы зверей и мерзких гадов. Бросались на него со свистом, скрежетом зубов. Однажды ночью, по рассказу преподобного, когда в «церквице» своей он «пел утреню», чрез стену вдруг вошел сам сатана, с ним целый «полк бесовский». Они гнали его прочь, грозили, наступали. Он молился. («Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его…») Бесы исчезли.

Выдержит ли в грозном лесу, в убогой келии? Страшны, наверно, были осени и зимние метели на его Маковице! Ведь Стефан не выдержал же. Но не таков Сергий. Он упорен, терпелив, и он «боголюбив».

Так прожил он, в полном одиночестве, некоторое время.

Сергий Радонежский. Ручной медведь

Сергий увидел раз у келий огромного медведя, слабого от голода. И пожалел. Принес из келии краюшку хлеба, подал - с детских ведь лет был, как родители, «странноприимен». Мохнатый странник мирно съел. Потом стал навещать его. Сергий подавал всегда. И медведь сделался ручным.

Юность преподобного Сергия (Сергий Радонежский). Нестеров М.В.

Но сколь ни одинок был преподобный в это время, слухи о его пустынничестве шли. И вот стали являться люди, прося взять к себе, спасаться вместе. Сергий отговаривал. Указывал на трудность жизни, на лишения, с ней связанные. Жив еще был для него пример Стефана. Все-таки - уступил. И принял нескольких…

Построили двенадцать келий. Обнесли тыном для защиты от зверей. Келии стояли под огромными соснами, елями. Торчали пни только что срубленных деревьев. Между ними разводила братия свой скромный огород. Жили тихо и сурово.

Сергий Радонежский подавал во всем пример. Сам рубил келии, таскал бревна, носил воду в двух водоносах в гору, молол ручными жерновами, пек хлебы, варил пищу, кроил и шил одежду. И наверно, плотничал теперь уже отлично. Летом и зимой ходил в той же одежде, ни мороз его не брал, ни зной. Телесно, несмотря на скудную пищу, был очень крепок, «имел силу противу двух человек».

Был первым и на службах.

Труды преподобного Сергия (Сергий Радонежский). Нестеров М.В.

Так шли годы. Община жила неоспоримо под началом Сергия. Монастырь рос, сложнел и должен был оформиться. Братия желала, чтобы Сергий стал игуменом. А он отказывался.

Желание игуменства,- говорил,- есть начало и корень властолюбия.

Но братия настаивала. Несколько раз «приступали» к нему старцы, уговаривали, убеждали. Сергий сам ведь основал пустынь, сам построил церковь; кому же и быть игуменом, совершать литургию.

Настояния переходили чуть не в угрозы: братия заявляла, что, если не будет игумена, все разойдутся. Тогда Сергий, проводя обычное свое чувство меры, уступил, но тоже относительно.

Желаю,- сказал, - лучше учиться, нежели учить; лучше повиноваться, нежели начальствовать; но боюсь суда Божия; не знаю, что угодно Богу; святая воля Господа да будет!

И он решил не прекословить - перенести дело на усмотрение церковной власти.

Отче, привезли много хлебов, благослови принять. Вот, по твоим святым молитвам, они у ворот.

Сергий благословил, и в монастырские ворота въехало несколько повозок, нагруженных испеченным хлебом, рыбою и разной снедью. Сергий порадовался, сказал:

Ну вот, вы алчущие, накормите кормильцев наших, позовите их разделить с нами общую трапезу.

Приказал ударить в било, всем идти в церковь, отслужить благодарственный молебен. И лишь после молебна благословил сесть за трапезу. Хлебы оказались теплы, мягки, точно только что из печки.

Троице-Сергиева лавра (Сергий Радонежский). Лисснер Э.

Монастырь не нуждался уже теперь, как прежде. А Сергий был все так же прост - беден, нищ и равнодушен к благам, как остался и до самой смерти. Ни власть, ни разные «отличия» его вообще не занимали. Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное, святого плотника великорусского. В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты и не сравнимое ни с чем благоухание России. Все - возведенное к предельной легкости, чистоте.

Многие приходили издали, чтобы только взглянуть на преподобного. Это время, когда «старичка» слышно на всю Россию, когда сближается он с митр. Алексием, улаживает распри, совершает грандиозную миссию по распространению монастырей.

Преподобный хотел более строгого порядка, приближавшего к первохристианской общине. Все равны и все бедны одинаково. Ни у кого ничего нет. Монастырь живет общиною.

Деятельность Сергия нововведение расширяло и усложняло. Нужно было строить новые здания - трапезную, хлебопекарню, кладовые, амбары, вести хозяйство и т. п. Прежде руководство его было только духовным - иноки шли к нему как духовнику, на исповедь, за поддержкой и наставлением.

Все способные к труду должны были трудиться. Частная собственность строго воспрещена.

Чтобы управлять усложнившейся общиной, Сергий избрал себе помощников и распределил между ними обязанности. Первым лицом после игумена считался келарь. Эта должность впервые учреждена в русских монастырях пр. Феодосием Печерским. Келарь заведовал казной, благочинием и хозяйством - не только внутри монастыря. Когда появились вотчины, он ведал и их жизнью. Правил и судебные дела.

Уже при Сергии, по-видимому, было собственное хлебопашество - вокруг монастыря являются пахотные поля, частью обрабатываются они монахами, частью наемными крестьянами, частью - желающими поработать на монастырь. Так что у келаря забот немало.

Одним из первых келарей Лавры был преп. Никон, позже игумен.

В духовники назначали опытнейшего в духовной жизни. Он - исповедник братии. , основатель монастыря под Звенигородом, был из первых духовников. Позже эту должность получил Епифаний, биограф Сергия.

За порядком в церкви наблюдал экклезиарх. Меньшие должности: параэкклезиарх - содержал в чистоте церковь, канонарх - вел «клиросное послушание» и хранил богослужебные книги.

Так жили и трудились в монастыре Сергия, теперь уже прославленном, с проложенными к нему дорогами, где можно было и остановиться, и пробыть некоторое время - простым ли людям, или князю.

Два митрополита, оба замечательные, наполняют век: Петр и Алексий. Игумен ратский Петр, волынец родом, первый митрополит русский, основавшийся на севере - сначала во Владимире, потом в Москве. Петр первый благословил Москву. За нее, в сущности, положил всю жизнь. Это он ездит в Орду, добывает от Узбека охранительную грамоту для духовенства, непрерывно помогает князю.

Митрополит Алексий - из сановного, старинного боярства города Чернигова. Отцы его и деды разделяли с князем труд по управлению и обороне государства. На иконах их изображают рядом: Петр, Алексий, в белых клобуках, потемневшие от времени лица, узкие и длинные, седые бороды… Два неустанных созидателя и труженика, два «заступника» и «покровителя» Москвы.

Пр. Сергий при Петре был еще мальчиком, с Алексием он прожил много лет в согласии и дружбе. Но св. Сергий был пустынник и «молитвенник», любитель леса, тишины – его жизненный путь иной. Ему ли, с детства — отошедшему от злобы мира сего, жить при дворе, в Москве, властвовать, иногда вести интриги, назначать, смещать, грозить! Митрополит Алексий часто приезжает в его Лавру - может быть, и отдохнуть с тихим человеком - от борьбы, волнений и политики.

Преподобный Сергий вышел в жизнь, когда татарщина уже надламывалась. Времена Батыя, разорения Владимира, Киева, битва при Сити - все далеко. Идут два процесса, разлагается Орда, крепнет молодое русское государство. Орда дробится, Русь объединяется. В Орде несколько соперников, борющихся за власть. Они друг друга режут, отлагаются, уходят, ослабляя силу целого. В России, наоборот,- восхождение.

В Орде между тем выдвинулся Мамай, стал ханом. Собрал всю волжскую Орду, нанял хивинцев, ясов и буртасов, сговорился с генуэзцами, литовским князем Ягелло - летом заложил свой стан в устье реки Воронежа. Поджидал Ягелло.

Время для Димитрия опасное.

До сих пор Сергий был тихим отшельником, плотником, скромным игуменом и воспитателем, святым. Теперь стоял пред трудным делом: благословения на кровь. Благословил бы на войну, даже национальную, Христос?

Преподобный Сергий Радонежский благословляет Д. Донского. Кившенко А.Д.

Русь собралась

18 августа Димитрий с князем Серпуховским Владимиром, князьями других областей и воеводами приехал в Лавру. Вероятно, это было и торжественно, и глубоко серьезно: Русь вправду собралась. Москва, Владимир, Суздаль, Серпухов, Ростов, Нижний Новгород, Белозерск, Муром, Псков с Андреем Ольгердовичем - впервые двинуты такие силы. Тронулись не зря. Все это понимали.

Начался молебен. Во время службы прибывали вестники - война и в Лавру шла,- докладывали о движении врага, предупреждали торопиться. Сергий упросил Димитрия остаться к трапезе. Здесь он сказал ему:

Еще не пришло время тебе самому носить венец победы с вечным сном; но многим, без числа, сотрудникам твоим плетутся венки мученические.

После трапезы преподобный благословил князя и всю свиту, окропил св. водой.

Иди, не бойся. Бог тебе поможет.

И, наклонившись, на ухо ему шепнул: «Ты победишь».

Есть величавое, с трагическим оттенком - в том, что помощниками князю Сергий дал двух монахов-схимников: Пересвета и Ослябю. Воинами были они в миру и на татар пошли без шлемов, панцирей - в образе схимы, с белыми крестами на монашеской одежде. Очевидно, это придавало войску Димитрия священно-крестоносный облик.

20-го Димитрий был уже в Коломне. 26-27-го русские перешли Оку, рязанскою землею наступали к Дону. 6-го сентября его достигли. И заколебались. Ждать ли татар, переправляться ли?

Старшие, опытные воеводы предлагали: здесь повременить. Мамай силен, с ним и Литва, и князь Олег Рязанский. Димитрий, вопреки советам, перешел через Дон. Назад путь был отрезан, значит, все вперед, победа или смерть.

Сергий в эти дни тоже был в подъеме высочайшем. И вовремя послал вдогонку князю грамоту: «Иди, господин, иди вперед, Бог и Св. Троица помогут!»

По преданию, на зов татарского богатыря выскакал Пересвет, давно готовый к смерти, и, схватившись с Челубеем, поразив его, сам пал. Началась общая битва, на гигантском по тем временам фронте в десять верст. Сергий правильно сказал: «Многим плетутся венки мученические». Их было сплетено немало.

Преподобный же в эти часы молился с братией у себя в церкви. Он говорил о ходе боя. Называл павших и читал заупокойные молитвы. А в конце сказал: «Мы победили».

Преподобный Сергий Радонежский. Кончина

Сергий Радонежский пришел на свою Маковицу скромным и безвестным юношей Варфоломеем, а ушел прославленнейшим старцем. До преподобного на Маковице был лес, вблизи - источник, да медведи жили в дебрях по соседству. А когда он умер, место резко выделялось из лесов и из России. На Маковице стоял монастырь - Троице-Сергиева лавра, одна из четырех лавр нашей родины. Вокруг расчистились леса, поля явились, ржи, овсы, деревни. Еще при Сергии глухой пригорок в лесах Радонежа стал светло-притягательным для тысяч. Сергий Радонежский основал не только свой монастырь и не из него одного действовал. Бесчисленны обители, возникшие по его благословению, основанные его учениками - и проникнутые духом его.

Итак, юноша Варфоломей, удалившись в леса на «Маковицу», оказался создателем монастыря, затем монастырей, затем вообще монашества в огромнейшей стране.

Не оставив по себе писаний, Сергий будто бы ничему не учит. Но он учит именно всем обликом своим: одним он утешение и освежение, другим - немой укор. Безмолвно Сергий учит самому простому: правде, прямоте, мужественности, труду, благоговению и вере.