Не очеловечивает ли бродский время. Бродский о русском языке. Язык и время: Введенский и Бродский

«Все мои стихи более или менее об одной и той же вещи - о Времени, - говорил Бродский. - О том, что Время делает с человеком». Время - центральная тема в творчестве Бродского, отношением к нему определяется его мировоззрение. Время царит над всем - все, что не время, подвластно времени. Время - враг человека и всего, что человеком создано и ему дорого: «Развалины есть праздник кислорода и времени».

Время вцепляется в человека, который стареет, умирает и превращается в «пыль» - «плоть времени», как ее называет Бродский. Ключевые слова в его поэзии - «осколок», «часть», «фрагмент» и т. п. Один из сборников носит название «Часть речи». Человек - в особенности поэт - является частью языка, который старше его и который продолжит существовать и после того, как время справится с его слугой.

Время и пространство - самая важная дихотомия в философской системе Бродского. «Дело в том, что меня больше всего интересует и всегда интересовало на свете… - это время и тот эффект, который оно оказывает на человека, как оно его меняет, как обтачивает… С другой стороны, это всего лишь метафора того, что вообще время делает с пространством и миром». Разница между временем и пространством выражается у Бродского противопоставлением «идеи» и «вещи».

«Время больше пространства. Пространство - вещь.

Время же, в сущности, мысль о вещи.

Жизнь - форма времени…»

(«Колыбельная Трескового мыса»)

Мысль развивается в эссе «Путешествие в Стамбул» (1985): «… пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно - вещь, тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее». Пространство есть, проще говоря, «тело», тогда как время связано с мыслью, памятью, чувствами - с «душой».

Отношение Бродского к прошлому отличается ностальгичностью. Существование приобретает «статус реальности» только постфактум, и это объясняет ретроспективный процесс сочинительства и тягу к элегическому жанру. В русском языке глаголы стоят «в длинной очереди к „л“», и поэзия самого Бродского полна временных маркеров из частной и общей истории («фокстрот», «бемоль», «клюква», «абажур», «колючая ель» и т. п.), как, например, в «Эклоге 4-й (зимней)» (1980):

Зима! Я люблю твою горечь клюквы

к чаю, блюдца с дольками мандарина,

твой миндаль с арахисом, граммов двести.

Ты раскрываешь цыплячьи клювы

именами «Ольга» или «Марина»,

произносимыми с нежностью только в детстве

и в тепле. Я пою синеву сугроба

в сумерках, шорох фольги, чистоту бемоля -

точно «чижика» где подбирает рука Господня

Будущее связано с другими, отрицательными качествами - в индивидуальном плане прежде всего со смертью человека. Если будущее вообще что-то значит, говорит Бродский, то это «в первую очередь наше в нем отсутствие. Первое, что мы обнаруживаем, в него заглядывая, - это наше небытие». Поэтому оно описывается в таких терминах, как «холод», «оледененье», «пустота»:

Сильный мороз суть откровенье телу

о его грядущей температуре…

В просторечии - будущим. Ибо оледененье

когда больше уже никого не любишь,

даже себя. Когда надеваешь вещи

на себя без расчета все это внезапно скинуть

в чьей-нибудь комнате, и когда не можешь

выйти из дому в одной голубой рубашке,

не говоря - нагим. Я многому научился

у тебя, но не этому. В определенном смысле,

в будущем нет никого; в определенном смысле,

в будущем нам никто не дорог.

………………………………

…Будущее всегда

настает, когда кто-нибудь умирает.

Особенно человек…

(«Вертумн», 1990)

То, что в жизни воспринимается как неприятное и отрицательное, есть на самом деле крик будущего, пытающегося прорваться в настоящее. Единственное, что может мешать будущему слиться с прошлым, это короткий отрезок времени, являющийся настоящим - символизированный в «Эклоге 4-й» человеком и его теплым телом (заметьте эффектную разбивку строф между двумя последними строками):

Жизнь моя затянулась. Холод похож на холод,

время - на время. Единственная преграда -

теплое тело. Упрямое, как ослица,

стоит оно между ними, поднявши ворот,

как пограничник держась приклада,

грядущему не позволяя слиться

с прошлым…

С годами человек становится все более незримым - как намек на это слияние, то есть на его отсутствие во времени. Как в «Литовском ноктюрне» 1973 года (курсив - мой):

…Ибо незримость

входит в моду с годами - как тела уступка душе,

как намек на грядущее, как маскхалат

Рая, как затянувшийся минус.

Ибо все в барыше

от отсутствия , от

бестелесности : горы и долы,

медный маятник, сильно привыкший к часам,

Бог, смотрящий на все это дело с высот,

зеркала, коридоры,

соглядатай, ты сам.

Когда человек выпадает из хронотопа, он сам становится временем, чистым Временем. (В отличие от «реального времени», в котором мы сами пока присутствуем, «чистое», бессубъектное, время пишется у Бродского с большой буквы.) Настоящее исчезает, и прошлое и будущее сливаются. Одним из образов этого у Бродского служит космос:

Вас убивает на внеземной орбите

отнюдь не отсутствие кислорода,

но избыток Времени в чистом, то есть

без примеси вашей жизни, виде.

(«Эклога 4-я»)

Христианская теология с ее представлением о вечной жизни в конце перспективы чужда Бродскому. Вечность является «лишь толикой Времени, а не - как это принято думать - наоборот». В пьесе «Мрамор» (1984) Туллий уточняет эту мысль в полемике с Публием:

То есть тебе вечной жизни хочется. Вечной - но именно жизни. Ни с чем другим это прилагательное связывать не желаешь. Чем более вечной, тем более жизни, да?

Туллий поэтому предлагает Публию стать христианином - «Потому что варвару всегда проще стать христианином, чем римлянином». Цель же Туллия - слиться со Временем:

Главное - это Время. Так учил нас Тиберий. Задача Рима - слиться со Временем. Вот в чем смысл жизни. Избавиться от сантиментов! От этих ля-ля о бабах, детишках, любви, ненависти. Избавиться от мыслей о свободе. Понял? И ты j сольешься со Временем. Ибо ничего не остается, кроме Времени. И тогда можешь даже не шевелиться - ты идешь вместе с ним. Не отставая и не обгоняя. Ты - сам часы. А не тот, кто на них смотрит… Вот во что верим мы, римляне. Не зависеть от Времени - вот свобода.

Движение в пространстве есть, согласно Туллию, «горизонтальная тавтология», ибо каждое путешествие кончается возвращением. Одновременно путешествование - единственный способ воодушевить пространство. Но есть другая форма путешествования - одностороннее движение, уносящее человека за границу пространства. Это движение во времени и пространстве - необратимое. Говоря об «Энеиде», Бродский замечает (в «Путешествии в Стамбул»), что Вергилий первым в истории литературы предложил принцип линейности: «его герой никогда не возвращается; он всегда уезжает» . Такой путешественник движется со Временем. Хотя отношение Бродского ко времени и пространству нехристианское, оно тем не менее линейное. В стихотворении «Итака» (1993) он берет циклическое миропонимание Гомера вергилиевской хваткой и лишает миф его голливудского конца:

Воротиться сюда через двадцать лет,

отыскать в песке босиком свой след.

И поднимет барбос лай на весь причал

не признаться, что рад, а что одичал.

Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;

но прислуга мертва опознать твой шрам.

А одну, что тебя, говорят, ждала,

не найти нигде, ибо всем дала.

Твой пацан подрос; он и сам матрос,

и глядит на тебя, точно ты - отброс.

И язык, на котором вокруг орут,

разбирать, похоже, напрасный труд.

В личном плане Бродский видит жизнь именно как «улицу с односторонним движением», «более или менее развивающейся линейным образом»; так же, как нельзя ступить в одну реку или топтать один асфальт два раза, нельзя вернуться к своему прошлому. Как в стихотворении «По дороге на Скирос» (1967), он говорит о Тезее:

…И мы уходим.

Теперь уже и вправду - навсегда.

Ведь если может человек вернуться

на место преступленья, то туда,

где был унижен, он прийти не сможет.

«Унижение» и «любовь» - две причины, делающие возвращение к тому, что было, - к прошлой жизни, женщине, городу, - невозможным: «Там ничего не зарыто, кроме собаки». В стихотворении «Декабрь во Флоренции» (1976), о Данте и его родном городе, о поэте и изгнании, через Флоренцию проступает как двойное экспонирование другой город - Ленинград:

Есть города, в которые нет возврата. Солнце бьется в их окна, как в гладкие зеркала. То

есть в них не проникнешь ни за какое злато.

Там всегда протекает река под шестью мостами.

Там есть места, где припадал устами

тоже к устам и пером к листам. И

там рябит от аркад, колоннад, от чугунных пугал;

там толпа говорит, осаждая трамвайный угол,

на языке человека, который убыл.

Возвращение делается невозможным не только из-за скверной политической системы, а по другим, более глубоким психологическим причинам. «Просто человек двигается только в одну сторону. И только - от. От места, от той мысли, которая пришла ему в голову, от самого себя… То есть это все время покидание того, что испытано, что пережито. Все большее и большее удаление от источника, от вчерашнего дня, от позавчерашнего дня и так далее, и так далее».

Эти мысли и мотивы связаны с другим противопоставлением в философской системе Бродского - между кочевником и оседлым человеком. Здесь можно усмотреть влияние Льва Шестова и его идей (в «Апофеозе беспочвенности», 1905). Но мысли эти питались и личным опытом Бродского; его жизнь была бегством, постоянно длящимся путешествием, превратившим его в конце концов в кочевника: «Я говорю не как оседлый человек, а как кочевник. Так случилось, что в 32 года мне выпала монгольская участь. Я слушаю, но… слушаю как из седла».

[Фото 17. В 1977 г. Бродский переехал из Мичигана в Нью-Йорк - на Мортон-стрит, 44. Надпись на калитке соответствует взгляду на жизнь новоявленного американского гражданина: «PRIVATE. DO NOT TRESPASS». Фото Л. Лосева.]

Путешествию индивидуума во времени и пространстве соответствует в истории подобное движение в сторону небытия. Не столько из-за атомной угрозы или других военных действий, сколько потому, что общества и цивилизации подвластны той же «войне замедленного действия», что и человек. Самую большую угрозу Бродский видит в демографических изменениях, ведущих к гибели западной цивилизации, то есть культуры, основанной на индивидууме. Рост населения, маргинализация христианского мира (для Бродского, как для Мандельштама, «христианство» - прежде всего понятие цивилизационное) и сдача позиций в пользу «антииндивидуалистического пафоса перенаселенного мира» - тема, которая становится для Бродского с годами все важнее, как, например, в стихотворении «Сидя в тени» (1983).

ВСЕРОССИЙСКАЯ ОЛИМПИАДА ШКОЛЬНИКОВ

ПО ЛИТЕРАТУРЕ. 2016–2017 учебный год

ШКОЛЬНЫЙ ЭТАП. 11 КЛАСС

Часть I . ТВОРЧЕСКОЕ ЗАДАНИЕ (30 баллов)

Прочитайте отрывки из эссе И . А . Бродского « Поклониться тени » и ответьте на вопросы после текста , подтверждая своё мнение примерами из поэтических текстов ценимых Вами поэтов , русских или зарубежных .

Time that is intolerant,

Of the brave and innocent, And indifferent in a week To a beautiful physique,

Worships language and forgives

Everyone by whom it lives;

Pardons cowardice, conceit,

Lays its honours at their feet.

[Подстрочный перевод с английского:

Время, которое нетерпимо

К храбрым и невинным

И быстро остывает

К физической красоте,

Боготворит язык и прощает

Всех, кем он жив;

Прощает трусость, тщеславие,

Венчает их головы лавром.]

Иосиф Александрович Бродский (1940−1996)

Я помню, как я сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочёл, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку моё знание языка. У меня там был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок, надеясь, что он сможет избавить меня от того смысла, который взирал на меня со страницы. Полагаю, я просто отказывался верить, что ещё в 1939 году английский поэт сказал: «Время... боготворит язык», – и тем не менее мир вокруг остался прежним.

Но на этот раз словарь не победил меня. Оден действительно сказал, что время (вообще, а не конкретное время) боготворит язык, и ход мыслей, которому это утверждение дало толчок, продолжается во мне по сей день. Ибо «обожествление» – это отношение меньшего к большему. Если время боготворит язык, это означает, что язык больше, или старше, чем время, которое, в свою очередь, старше и больше пространства. Так меня учили, и я действительно так чувствовал. Так что, если время – которое синонимично, нет, даже вбирает в себя божество – боготворит язык, откуда тогда происходит язык? Ибо дар всегда меньше дарителя. И не является ли тогда язык хранилищем времени? И не поэтому ли время его боготворит? И не является ли песня, или стихотворение, и даже сама речь с её цезурами, паузами, спондеями и т. д. игрой, в которую язык играет, чтобы реструктурировать время? И не являются ли те, кем «жив» язык, теми, кем живо и время? И если время «прощает» их, делает ли оно это из великодушия или по необходимости? И вообще, не является ли великодушие необходимостью?

Несмотря на краткость и горизонтальность, эти строчки казались мне немыслимой вертикалью. Они были также очень непринуждённые, почти болтливые: метафизика в обличии здравого смысла, здравый смысл в обличии детских стишков. Само число этих обличий сообщало мне, что такое язык, и я понял, что читаю поэта, который говорит правду – или через которого правда становится слышимой. По крайней мере, это было больше похоже на правду, чем что-либо, что мне удалось разобрать в этой антологии.

Вопросы :

Согласны ли Вы с мнением Бродского , что язык древнее времени и является его хранилищем ?

Не очеловечивает ли Бродский время и язык , не делает ли он эти категории частью своего поэтического мифа ? Постарайтесь сформулировать своими словами сущность поэтического мифа Бродского , подкрепляя своё мнение цитатами из его стихотворений .

Приведите примеры поэтических строчек из произведений других поэтов , где понятия времени и языка соотносятся друг с другом .

Объём ответа на каждый вопрос – 8–15 предложений.

За ответы на первый и второй вопросы выставляется от 0 до 12 баллов. А за ответ на третий вопрос – до 6 баллов.

Учитываются связность, доказательность, логичность, аргументация, язык и стиль, а также грамотность.

Часть II . Целостный анализ текста (40 баллов)

Выберите ОДИН из вариантов .

Вариант 1. Прочитайте рассказ . Проанализируйте его , .

В чём смысл названия рассказа ?

Какое значение в рассказе имеет имя Модест (« скромный » по - латыни )?

Это рассказ о счастье или несчастье ? Обоснуйте свой ответ примерами из текста .

. . Пишите развёрнуто , связно , внятно , свободно .

Александр Исаевич Солженицын (1918–2008)

КАК ЖАЛЬ

Оказался перерыв на обед в том учреждении, где Анне Модестовне надо было взять справку. Досадно, но был смысл подождать: оставалось минут пятнадцать, и она ещё успевала за свой перерыв.

Ждать на лестнице не хотелось, и Анна Модестовна спустилась на улицу. День был в конце октября – сырой, но не холодный. В ночь и с утра сеялся дождик, сейчас перестал. По асфальту с жидкой грязцой проносились легковые, кто поберегая прохожих, а чаще обдавая. По середине улицы нежно серел приподнятый бульвар, и Анна Модестовна перешла туда.

На бульваре никого почти не было, даже и вдали. Здесь, обходя лужицы, идти по зернистому песку было совсем не мокро. Палые намокшие листья лежали тёмным настилом под деревьями, и если идти близко к ним, то как будто вился от них лёгкий запах – остаток ли не отданного во время жизни или уже первое тление, а всё-таки отдыхала грудь меж двух дорог перегоревшего газа.

Ветра не было, и вся густая сеть коричневых и черноватых влажных… – Аня остановилась – … вся сеть ветвей, пáветвей, ещё меньших веточек, и сучочков, и почечек будущего года, – вся эта сеть была обнизана множеством водяных капель, серебристо-белых в пасмурном дне. Это была та влага, что после дождя осталась на гладкой кожице веток и в безветрии ссочилась, собралась и свесилась уже каплями – круглыми с кончиков нижних сучков и овальными с нижних дуг веток.

Переложив сложенный зонтик в ту же руку, где была у неё сумочка, и стянув перчатку, Аня стала пальцы подводить под капельки и снимать их. Когда удавалось это осторожно, то капля целиком передавалась на палец и тут не растекалась, только слегка плющилась. Волнистый рисунок пальца виделся через каплю крупнее, чем рядом, капля увеличивала, как лупа.

Но, показывая сквозь себя, та же капля одновременно показывала и над собой: она была ещё и шаровым зеркальцем. На капле, на светлом поле от облачного неба, видны были – да! – тёмные плечи в пальто, и голова в вязаной шапочке, и даже переплетение ветвей над головой.

Так Аня забылась и стала охотиться за каплями покрупней, принимая и принимая их то на ноготь, то на мякоть пальца. Тут совсем рядом она услышала твёрдые шаги и сбросила руку, устыдясь, что ведёт себя, как пристало её младшему сыну, а не ей.

Однако проходивший не видел ни забавы Анны Модестовны, ни её самой – он был из тех, кто замечает на улице только свободное такси или табачный киоск. Это был с явною печатью образования молодой человек с ярко-жёлтым набитым портфелем, в мягкошёрстном цветном пальто и ворсистой шапке, смятой в пирожок. Только в столице встречаются такие раннеуверенные, победительные выражения. Анна Модестовна знала этот тип и боялась его.

Спугнутая, она пошла дальше и поравнялась с газетным щитом на голубых столбиках. Под стеклом висел «Труд» наружной и внутренней стороной. В одной половине стекло было отколото с угла, газета замокла, и стекло изнутри обводнилось. Но именно в этой половине внизу Анна Модестовна прочла заголовок над двойным подвалом: «Новая жизнь долины реки Чу».

Эта река не была ей чужа: она там и родилась, в Семиречьи. Протерев перчаткой стекло, Анна Модестовна стала проглядывать статью.

Писал её корреспондент нескупого пера. Он начинал с московского аэродрома: как садился на самолёт и как, словно по контрасту с хмурой погодой, у всех было радостное настроение. Ещё он описывал своих спутников по самолёту, кто зачем летел, и даже стюардессу мельком. Потом – фрунзенский аэродром и как, словно по созвучию с солнечной погодой, у всех было очень радостное настроение. Наконец он переходил собственно к путешествию по долине реки Чу. Он с терминами описывал гидротехнические работы, сброс вод, гидростанции, оросительные каналы, восхищался видом орошённой и плодоносной теперь пустыни и удивлялся цифрам урожаев на колхозных полях.

А в конце писал:

«Но немногие знают, что это грандиозное и властное преобразование целого района природы замыслено было уже давно. Нашим инженерам не пришлось проводить заново доскональных обследований долины, её геологических слоёв и режима вод. Весь главный большой проект был закончен и обоснован трудоёмкими расчётами ещё сорок лет назад, в 1912 году, талантливым русским гидрографом и гидротехником Модестом Александровичем В*, тогда же начавшим первые работы на собственный страх и риск».

Анна Модестовна не вздрогнула, не обрадовалась – она задрожала внутренней и внешней дрожью, как перед болезнью. Она нагнулась, чтобы лучше видеть последние абзацы в самом уголке, и ещё пыталась протирать стекло и едва читала:

«Но при косном царском режиме, далёком от интересов народа, его проекты не могли найти осуществления. Они были погребены в департаменте земельных улучшений, а то, что он уже прокопал, – заброшено.

Как жаль! – (кончал восклицанием корреспондент) – как жаль, что молодой энтузиаст не дожил до торжества своих светлых идей! что он не может взглянуть на преображённую долину!»

Кипяточком болтнулся страх, потому что Аня уже знала, чтó сейчас сделает: сорвёт эту газету! Она воровато оглянулась вправо, влево – никого на бульваре не было, только далеко чья-то спина. Очень это было неприлично, позорно, но…

Газета держалась на трёх верхних кнопках. Аня просунула руку в пробой стекла. Тут, где газета намокла, она сразу сгреблась уголком в сырой бумажный комок и отстала от кнопки. До средней кнопки, привстав на цыпочки, Аня всё же дотянулась, расшатала и вынула. А до третьей, дальней, дотянуться было нельзя – и Аня просто дёрнула. Газета сорвалась – и вся была у неё в руке.

Но сразу же за спиной раздался резкий дробный турчок милиционера.

Как опалённая (она сильно умела пугаться, а милицейский свисток её и всегда пугал), Аня выдернула пустую руку, обернулась…

Бежать было поздно и несолидно. Не вдоль бульвара, а через проём бульварной ограды, которого Аня не заметила раньше, к ней шёл рослый милиционер, особенно большой от намокшего на нём плаща с откинутым башлыком.

Он не заговорил издали. Он подошёл не торопясь. Сверху вниз посмотрел на Анну Модестовну, потом на опавшую, изогнувшуюся за стеклом газету, опять на Анну Модестовну. Он строго над ней высился. По широконосому румяному лицу его и рукам было видно, какой он здоровый – вполне ему вытаскивать людей с пожара или схватить кого без оружия.

–Это что ж, гражданка? Будем двадцать пять рублей платить?.. (О, если только штраф! Она боялась – будет хуже истолковано!)

–…Или вы хотите, чтоб люди газет не читали?

(Вот, вот!)

–Ах, что вы! Ах, нет! Простите! – стала даже как-то изгибаться Анна Модестовна. – Я очень раскаиваюсь… Я сейчас повешу назад… если вы разрешите…

Нет уж, если б он и разрешил, газету с одним отхваченным и одним отмокшим концом трудновато было повесить.

Милиционер смотрел на неё сверху, не выражая решения.

Он уж давно дежурил, и дождь перенёс, и ему кстати было б сейчас отвести её в отделение вместе с газетой: пока протокол – подсушиться маненько. Но он хотел понять. Прилично одетая дама, в хороших годах, не пьяная.

Она смотрела на него и ждала наказания.

–Чего вам газета не нравится?

–Тут о папе моём!.. – Вся извиняясь, она прижимала к груди ручку зонтика, и сумочку, и снятую перчатку. Сама не видела, что окровянила палец о стекло.

Теперь постовой понял её и пожалел за палец и кивнул:

–Ругают?.. Ну, и чтó одна газета поможет?..

–Нет! Нет-нет! Наоборот – хвалят!

(Да он совсем не злой!)

Тут она увидела кровь на пальце и стала его сосать. И всё смотрела на крупное простоватое лицо милиционера.

Его губы чуть развелись:

–Так что вы? В ларьке купить не можете?

–А посмотрите, какое число! – она живо отняла палец от губ и показала ему в другой половине витрины на несорванной газете. – Её три дня не снимали. Где ж теперь найдёшь?!

Милиционер посмотрел на число. Ещё раз на женщину. Ещё раз на опавшую газету. Вздохнул:

–Протокол нужно составлять. И штрафовать… Ладно уж, последний раз, берите скорей, пока никто не видел…

–О, спасибо! Спасибо! Какой вы благородный! Спасибо! – зачастила Анна Модестовна, всё так же немного изгибаясь или немного кланяясь, и раздумала доставать платок к пальцу, а проворно засунула всё ту же руку с розовым пальцем туда же, ухватила край газеты и потащила. – Спасибо!

Газета вытянулась. Аня, как могла при отмокшем крае и одной свободной рукой, сложила её. С ещё одним вежливым изгибом сказала:

–Благодарю вас! Вы не представляете, какая это радость для мамы и папы! Можно мне идти?

Стоя боком, он кивнул.

И она пошла быстро, совсем забыв, зачем приходила на эту улицу, прижимая косо сложенную газету и иногда на ходу посасывая палец.

Бегом к маме! Скорей прочесть вдвоём! Как только папе назначат точное жительство, мама поедет туда и повезёт сама газету.

Корреспондент не знал! Он не знал, иначе б ни за что не написал! И редакция не знала, иначе б не пропустила! Молодой энтузиаст – дожил! До торжества своих светлых идей он дожил, потому что смертную казнь ему заменили, двадцать лет он отсидел в тюрьмах и лагерях. А сейчас, при этапе на вечную ссылку, он подавал заявление самому Берия, прося сослать его в долину реки Чу. Но его сунули не туда, и комендатура теперь никак не приткнёт этого бесполезного старичка: работы для него подходящей нет, а на пенсию он не выработал.

Вариант 2. Прочитайте стихотворение А . Н . Апухтина . Проанализируйте его , опираясь на поставленные вопросы .

Какие жанровые традиции Вы можете увидеть в этом стихотворении ? Как в стихотворении развивается лирический сюжет ?

Какими художественными средствами поэт его выстраивает ?

В русле какого литературного направления написано это стихотворение ?

Ответ обоснуйте .

Необязательно отвечать на все вопросы последовательно . Вы можете избрать свой путь анализа . Пишите развёрнуто , связно , внятно , свободно .

Алексей Николаевич Апухтин (1840–1893)

К ПРОПАВШИМ ПИСЬМАМ

Как по товарищу недавней нищеты

Друзья терзаются живые,

Так плачу я о вас, заветные листы,

Воспоминанья дорогие!..

Бывало, утомясь страдать и проклинать,

Томим бесцельною тревогой,

Я с напряжением прочитывал опять

Убогих тайн запас убогий.

В одних я уловлял участья краткий миг,

В других какой-то смех притворный,

И всё благословлял, и всё в мечтах моих

Хранил я долго и упорно.

Но больше всех одно мне памятно...

Оно Кругом исписано всё было...

Наместо подписи – чернильное пятно,

Как бы стыдяся, имя скрыло;

Так много было в нем раскаянья и слёз,

Так мало слов и фразы шумной,

Что, помню, я и сам тоски не перенёс

И зарыдал над ним, безумный.

Кому же нужно ты, нескладное письмо,

Зачем другой тобой владеет?

Кто разберёт в тебе страдания клеймо

И оценить тебя сумеет?

Хозяин новый твой не скажет ли, шутя,

Иль просто осмеёт, как глупое дитя,

Твои оплаканные строки?..

Найду ли я тебя? Как знать!

Пройдут года. Тебя вернёт мне добрый гений...

Но как мы встретимся?.. Что буду я тогда,

Затерянный в глуши сомнений?

Быть может, как рука, писавшая тебя, Ты станешь чуждо мне с годами,

А может быть, опять, страдая и любя,

Я оболью тебя слезами!..

Бог весть! Но та рука ещё живёт; на ней,

Когда-то тёплой и любимой,

Всей страсти, всей тоски, всей муки прежних дней

Хранится след неизгладимый.

А ты?.. Твой след пропал...

Один в тиши ночной

С пустой шкатулкою сижу я,

Сгоревшая свеча дрожит передо мной,

И сердце замерло, тоскуя.

Максимальное количество баллов за работу – 70.

В последнем номере "Звезды" опубликована беседа Иосифа Бродского с Бенгтом Янгфельдтом , где, в частности, есть несколько любопытных высказываний о русском языке и его отличии от английского, который по сравнению с русским характеризуется как "куда более точный язык, куда более внятный". Русский же язык, как замечает Бродский, такой точностью не характеризуется по ряду причин:

Русский язык, да. Тут есть одно толковое соображение. Он по существу продолжает оставаться языком описательным, то есть он скорее описывает феномен, чем называет его по имени. Потому что с феноменом не сталкивается или, или, или... существует некое пуританство, что ли, в русском языке, которое ставит границы между словом и явлением, то есть существуют определенные барьеры. Чисто эмоционально. Есть слова, по-русски некрасивые, которые лучше не употреблять. Или, наоборот, по-русски существует ситуация, когда, например, одно и то же явление обладает тремя или четырьмя синонимами .

Это высказывание довольно интересно, особенно потому, что Бродский практически повторяет известную формулировку Мандельштама из эссе "О природе слова":

Ни один язык не противится сильнее русского назывательному и прикладному назначению. Русский номинализм, то есть представление о реальности слова как такового, животворит дух нашего языка и связывает его с эллинской филологической культурой не этимологически и не литературно, а через принцип внутренней свободы, одинаково присущей им обоим.

Ср. еще в эссе "Слово и культура": «Зачем отождествлять слово с вещью, с травой, с предметом, который оно обозначает?»

Оба поэта отмечают, что язык сопротивляется называнию, то есть его референтная функция ослаблена.
Но, как мне кажется, причины, по которым Бродский говорит об описательности, связаны не столько с семантикой, как у Мандельштама, сколько с синтаксисом. Не со словом, а с предложением. Он неоднократно подчеркивает в своих текстах (да и в этом интервью) синтаксическую специфику русского языка: "Что до хитросплетений, то русский язык, в котором подлежащее часто уютно устраивается в конце предложения, а суть часто кроется не в основном сообщении, а в его придаточном предложении, - как бы для них и создан" ("О Достоевском"). Английский язык оказывается свободен от "хитросплетений" и уже поэтому более точно и внятно отражает суть явлений, в силу простого витгенштейновского принципа из "Логико-философского трактата": "4.01. Предложение-образ действительности. Предложение - модель действительности, как мы ее себе мыслим". Одной действительности соответствует одна модель предложения с установленным порядком слов. Если порядок может варьироваться, действительности множатся. Кстати, именно поэтому у Бродского синонимами обладает не слово, а явление. Интересно, что к внутренней форме слова, к той "этимологической ночи", о которой говорит Мандельштам в другом месте, Бродский, как кажется, равнодушен.
Поэтому, видимо, английский язык оказывается более подходящим для прозы, особенно автобиографической - прекрасная внятность и точность.

Поклониться тени.
...
Хотя для писателя упоминать свой тюремный опыт - как, впрочем, трудности любого рода - все равно что для обычных людей хвастаться важными знакомствами, случилось так, что следующая возможность внимательней познакомиться с Оденом произошла, когда я отбывал свой срок на Севере, в деревушке, затерянной среди болот и лесов, рядом с Полярным кругом. На сей раз антология, присланная-мне приятелем из Москвы, была по-английски. В ней было много Йейтса, которого я тогда нашел несколько риторичным и неряшливым в размерах, и Элиота, который в те дни считался в Восточной Европе высшим авторитетом. Я собирался читать Элиота.
Но по чистой случайности книга открылась на оденовской "Памяти У.Б.Йейтса". Я был тогда молод и потому особенно увлекался жанром элегии, не имея поблизости умирающего, кому я мог бы ее посвятить. Поэтому я читал их, возможно, более жадно, чем что-нибудь другое, и часто думал, что наиболее интересной особенностью этого жанра является бессознательная попытка автопортрета, которыми почти все стихотворения "in memoriam" пестрят - или запятнаны. Хотя эта тенденция понятна, она часто превращает такое стихотворение в размышления о смерти, из которых мы узнаем больше об авторе, чем об умершем. В стихотворении Одена ничего подобного не было; более того, вскоре я понял, что даже его структура была задумана, чтобы отдать дань умершему поэту, подражая в обратном порядке собственным стадиям стилистического развития великого ирландца вплоть до самых ранних: тетраметры третьей - последней - части стихотворения.
Именно из-за этих тетраметров, особенно из-за восьми строк третьей части, я понял, какого поэта я читал. Эти строчки затмили для меня изумительное описание "темного холодного дня", последнего дня Йейтса, с его содроганием:
Ртуть опустилась во рту умирающего дня.
Они затмили незабываемое изображение пораженного тела подобно городу, чьи предместья и площади постепенно пустеют, будто после разгромленного восстания. Они затмили даже эпохальное утверждение
...поэзия не имеет последствий...
Они, эти восемь строк в тетраметре, составившие третью часть стихотворения, звучат помесью гимна Армии Спасения, погребального песнопения и детского стишка:

Время, которое нетерпимо
К храбрости и невинности
И быстро остывает
К физической красоте,

Боготворит язык и прощает
Всех, кем он жив;
Прощает трусость, тщеславие,
Венчает их головы лавром.
(Подстрочный перевод)

Я помню, как я сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку мое знание языка. У меня там был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок, надеясь, что он сможет избавить меня от того смысла, который взирал на меня со страницы. Полагаю, я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: "Время... боготворит язык ", - и тем не менее мир вокруг остался прежним.
...
* Перевод текста "То Please a Shadow" выполнен по изданию: Joseph Brodsky. Less Than One. Selected Essays. Farrar Straus Giroux, New York. 1986.
* (c) Елена Касаткина (перевод), 1997.

PS.
In Memory of W.B. Yeats
I

He disappeared in the dead of winter:
The brooks were frozen, the airports almost deserted,
The snow disfigured the public statues;
The mercury sank in the mouth of the dying day.

Far from his illness
The wolves ran on through the evergreen forests,
The peasant river was untempted by the fashionable quays;
By mourning tongues
The death of the poet was kept from his poems.

But for him it was his last afternoon as himself,
An afternoon of nurses and rumours;
The provinces of his body revolted,
The squares of his mind were empty,
Silence invaded the suburbs,
The current of his feeling failed; he became his admirers.

Now he is scattered among a hundred cities
And wholly given over to unfamiliar affections,
To find his happiness in another kind of wood
And be punished under a foreign code of conscience.
The words of a dead man
Are modified in the guts of the living.

But in the importance and noise of to-morrow
When the brokers are roaring like beasts on the floor of the Bourse,
And the poor have the sufferings to which they are fairly accustomed,
And each in the cell of himself is almost convinced of his freedom,
A few thousand will think of this day
As one thinks of a day when one did something slightly unusual.
What instruments we have agree
The day of his death was a dark cold day.

II
You were silly like us; your gift survived it all:
The parish of rich women, physical decay,
Yourself. Mad Ireland hurt you into poetry.
Now Ireland has her madness and her weather still,
For poetry makes nothing happen: it survives
In the valley of its making where executives
Would never want to tamper, flows on south
From ranches of isolation and the busy griefs,
Raw towns that we believe and die in; it survives,
A way of happening, a mouth.

III
Earth, receive an honoured guest:
William Yeats is laid to rest.
Let the Irish vessel lie
Emptied of its poetry.

Time that is intolerant
Of the brave and the innocent,
And indifferent in a week
To a beautiful physique,

Worships language and forgives
Everyone by whom it lives;
Pardons cowardice, conceit,
Lays its honours at their feet.

Time that with this strange excuse
Pardoned Kipling and his views,
And will pardon Paul Claudel,
Pardons him for writing well.

In the nightmare of the dark
All the dogs of Europe bark,
And the living nations wait,
Each sequestered in its hate;

Intellectual disgrace
Stares from every human face,
And the seas of pity lie
Locked and frozen in each eye.

Follow, poet, follow right
To the bottom of the night,
With your unconstraining voice
Still persuade us to rejoice.

With the farming of a verse
Make a vineyard of the curse,
Sing of human unsuccess
In a rapture of distress.

In the deserts of the heart
Let the healing fountains start,
In the prison of his days
Teach the free man how to praise.
WH Auden.

2. Не очеловечивает ли Бродский время и язык, не делает ли он эти категории частью своего поэтического мифа? Постарайтесь сформулировать своими словами сущность поэтического мифа Бродского, подкрепляя своё мнение цитатами из его стихотворений.

Ответы:

Как мне кажется Бродский жил в своем поэтическом мире,он хотел отстраниться от всего,что находится около него "не выходи из комнаты,не совершай ошибку ",этот мир наполнен холодными фантазиями, порой жестокими,но справедливыми.Бродский был 100процентным атеистам,но иногда одушевлял процесс смерти или рождения:"Это абсурд,череп скелет, коса, смерть придёт и у неё будут твои глаза

Похожие вопросы

• ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИТЕ, РЕШИТЕ 10 ЛЮБЫХ ИЛИ СКОЛЬКО СМОЖЕТЕ..
• Rephrase the sentences-make them shorter using the -ing form.The first one is done for you. Пример:Do you mind if i open the window? Do you mind (my) opening the window? 1)Does she mind if we travel by air? 2)Does she mind if he takes part in the competition? 3)does he mind if we come to dinner? 4)Does he mind if we borrow his car? Помогите пожалуйста!!!
• Определить разряды прилагательных образовать от них формы степеней сравнения: Прилагательные⬇ Острым;комнатной;нижнюю
• Найди и назови общую часть в группах слов гриб
• Коснулась темного рака, шевелящего усами. Деепричастный или причастный?
• ,первый токарь за 5 ч изготавливает 4 детали,а второй за 6 ч изготавливае 5 таких же деталей.какой токарь изготавливает больше деталей за 1 час?
• Срочно! Сообщение о любом жанре русских народных песен!
• ПЕРЕВОДИТЕ, пожалуйста, на английский язык. Хотя бы часть 1. В этом журнале есть несколько интересных рассказов. 2. Много веков тому назад вокруг Сити была стена. 3. Прогноз погоды сообщает, что завтра будет гроза. 4. Сколько гостей будет на обеде? 5. Времени осталось немного. 6. В этой группе мало студентов. 7. Весной здесь почти не бывает дождей. 8. В холодильнике есть масло, молоко, сыр, но нет мяса. 9. Если в магазине есть рыба, купи, пожалуйста. 10. На этой стороне улицы есть кинотеатр. 11. В семье много детей, и поэтому всегда много работы по дому. 12. В комнате были стол, два стула и диван, больше ничего не было. 13. На этом перекрестке нет светофора. 14. Сколько экзаменов будет зимой? 15. Сегодня по телевидению нет ничего интересного. 16. Спорить не о чем. 17. После собрания был концерт? 18. Кажется, нет надежды. 19. В ее лице было что-то знакомое. 20. Нет ничего лучше чашки крепкого кофе рано утром.