Творческая биография эмили дикинсон. Американская поэтесса Эмили Дикинсон: биография, творчество. Публикации на русском языке

Эмили Дикинсон у меня ассоциируется с несколькими именами. С Эмилией Бронте - одинокой женщиной, прожившей почти всю жизнь в доме отца и написавшей в редкие минуты уединения единственную книгу - «Грозовой перевал». Но этого хватило, чтобы остаться в литературном пантеоне навсегда.

С Эдгаром По, одиноким странником и непризнанным гением, с Мариной Цветаевой, стремившейся в уединение, где Эмили Дикинсон прожила всю жизнь, и с восточной притчей, короткой, но точной и глубокой.

В ее поэзии гармонично сочетаются мужское начало с женским, романтика с трезвым умом, белое с красным, небесное с земным, хрупкость с твердостью характера и детская наивность с четко выбранным женским кредо - никогда не выходить замуж, быть самостоятельной и независимой всегда и во всем. Это был ее ответ миру на участь, которую он ей уготовал.

Я умерла за Красоту,
В могилу я легла,
И тут сосед меня спросил,
За что я умерла.

"За красоту", -- сказала я
И поняла -- он рад.
"А я за Правду, -- он сказал, --
Теперь тебе я брат".

Как родственники, что в ночи
Друг друга обрели,
Шептались мы -- покуда мхи
Нам губ не оплели.

Эмили Дикинсон - самый известный и самый цитируемый сегодня в Америке поэт, о которой написаны сотни, если не тысячи, диссертаций, исследований и монографий. Вокруг нее сложилось столько мифов, легенд и небылиц, что любая женщина могла бы позавидовать, даже Ида Рубинштейн с ее эксцентричностью и неподражаемостью.

Но, в отличие от Иды, Эмили почти никогда не уезжала из родительского дома, а если и выезжала, то только по необходимости. Она ни с кем не общалась, а если кто-то приходил к ней в гости, то кричала в ответ из-за закрытой двери, обмениваясь с гостем короткими репликами.

Мы привыкаем к темноте,
Когда погашен свет -
Так, проводив нас до крыльца,
Свечу унес сосед -

И мы шагнули наугад -
Как в черный омут - в Ночь,
Затем привыкли к темноте -
И зашагали прочь.

Во много раз темнее
В мозгу - где ночь всегда,
Где не посветит нам Луна
Иль бледная Звезда.

Кто посмелей, шагает -
Не видя ничего,
Нередко расшибая лоб,
Но зрение его

Становится острее -
А может, в свой черед
Меняется и темнота -
И Жизнь идет вперед.

Она никогда не была замужем и никогда не имела детей. Словом была классической старой девой, предпочитавшей уединение всему остальному миру. Ее редкие знакомые жили от нее далеко, иногда они писали друг другу письма.

Тот, кому она однажды рискнула отправить свои стихи с робкой просьбой оценить их, посоветовал ей никогда не печататься, а сам не устоял перед соблазном внести «свою правку» в ее «несовершенные стихи» и напечатать их без ведома Эмили.

Но его совет - не печататься - был излишним: меньше всего она стремилась стать публичной фигурой, считая славу постыдной и нужной ей как небо плавникам рыбы.

Я знаю - Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон -
И тронется он в путь.
Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей -
Уехал цирк - и где теперь
Он радует людей?

И то, что увлекало нас
И тешило вчера -
Арены освещенный круг,
И блеск, и мишура, -
Развеялось и унеслось,
Исчезло без следа -
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.

Рабочий стол и корзиночка, в которой она спускала угощение детям из окна своей комнаты

В своем родном городе она слыла монахиней, отшельницей, белой затворницей, странноватой женщиной, пишущей стихи, и чуть ли не сумасшедшей - настолько она была ни на кого не похожа: ни в образе жизни, ни в манере одеваться, ни в стихах.

Эта странная женщина всегда ходила в белом, жила на втором этаже отцовского дома и часто закрывалась на ключ, чтобы остаться наедине со своим миром, в котором проходила ее настоящая жизнь и в которую никто не имел право вторгаться. Ключ был тем волшебным замком, который делал ее свободной.

Часто под окном Эмили Дикинсон собирались местные ребятишки, которых она баловала угощениями собственного изготовления, спуская их в корзиночке со второго этажа на бельевой веревке. Но они видели только ее руки, потому что лица своего она не показывала никому.

День для нее был так же мучителен, как для человека, страдающего хронической бессонницей, ночь. Ее стихи похожи на короткие притчи, в них много смысловых пауз, которые Эмили обозначала знаком тире, как и Марина Цветаева - потом.

Вернулась я домой.
Вот и мое крыльцо.
Но страшно дверь открыть - а вдруг
Увижу я лицо

Чужое и вопрос
Услышу: "Вам кого?"
Мне, собственно, мою бы Жизнь,
И больше ничего.

И замерла душа
У двери не дыша,
И тишина, как океан,
Ворочалась в ушах.

И тут внутри себя
Услышала я смех:
Чего бояться, если ты
Уже встречала Смерть?

И двинулась рука
К щеколде чуть дрожа -
А вдруг сейчас отпрянет дверь -
И некуда бежать?

Я руку отвела -
Как будто из стекла
Она была - и, словно вор,
На цыпочках ушла.

Родительский дом, в котором Эмили Дикинсон прожила всю жизнь

В ее «Письмах к миру», как она называла свои стихи, нет названий и дат, хотя писала она почти каждый день, как потом делала (не в подражание ли?) Марина Цветаева, но которая, в отличие от Эмили, ставила даты под каждым своим стихотворением.

Писала «белая монахиня» на всем, что ей попадалось под руки: клочках тетрадей, оберточной бумаге, остававшейся от покупок, на картонных коробках и всем, на чем можно было писать. Потом она аккуратно сшивала эти листочки-кусочки и складывала их в потайную коробочку.

Так в течение жизни было написано 1775 коротких стихотворений, из которых увидели жизнь всего лишь пять, некоторые говорят - семь. Все остальные стихи были найдены только после смерти этой загадочной женщины, самой большой достопримечательности города.

Только после смерти ее верная младшая сестра и подруга жизни, добровольно ставшая ее келейницей, взяв на себя всю заботу о быте, решилась перебрать вещи своей старшей сестры и случайно наткнулась на ту потайную коробочку, в которую Эмили складывала свои небольшие тетрадочки со стихами.

В ней было завещание - «После смерти сжечь все написанное». Но завещание не было исполнено и спустя четыре года появился первый томик ее стихов и опять с правками того критика, который когда-то отсоветовал ей печататься. Томик стихов разошелся мгновенно и переиздания в «правленом» виде продолжались вплоть до 1955 года.

Что, если я не стану ждать,
Себя устану убеждать
И убегу - к тебе?

Что, если я отброшу прочь
Вот эту плоть - и в эту ночь
Вручу себя Судьбе?

Тогда им не схватить меня!
Ловушки пусть меня манят,
И пушки бьют - они -

Лишь призраки - как стихший смех,
Как скисший прошлогодний снег,
Как прожитые дни!

Цветы из сада, которые выращивала Эмили. Она была страстным садоводом и всю жизнь любила цветы, особенно розы.

В тот год, наконец-то, после сверки с оригиналом все ее 1775 стихотворений получили новую жизнь: без всяких сторонних правок и со своим порядковым номером. Трехтомник стал классическим изданием, по которому сегодня работают все специалисты и переводчики Эмили Дикинсон.

Одним из лучших переводчиков на русский язык стихов поэтессы является Аркадий Гаврилов, для которого ее переводы стали делом жизни. Почти все цитируемые в тексте стихи гениальной американской поэтессы даны в его переводе. К поэзии Дикинсон еще вернемся, а сейчас несколько строк биографии Эмили.

Родилась она в 1830 году в городе Амхерте штата Массачусетс, в котором поселились первые колонисты из старой Англии в надежде создать здесь новую общину правоверных англичан на основах библии и пуританской вере отцов.

И действительно, Амхерт отличало от других американских городов то, что в нем на каждого жителя приходилось самое большое количество священников и пасторов. И Эмили тоже воспитывалась в строгих религиозных традициях.

Раскаянье есть Память
Бессонная, вослед
Приходят Спутники ее -
Деянья прошлых лет.
Былое предстает Душе
И требует огня -
Чтоб громко зачитать свое
Посланье для меня.
Раскаянье не излечить -
Его придумал Бог,
Чтоб каждый - что такое Ад
Себе представить мог.

Академия в г.Амхерте

Дед Эмили был очень богатым человеком и основал в городе Академию, в которой дети получали первоклассное образование со знанием античной мифологии и античных языков, литературы и философии.

Дед и ее родители не делали различий в необходимости получения образования девочками и мальчиками и Эмили закончила с успехом эту академию. Потом она еще год проучилась в женской семинарии, из которой вернулась домой по до сих пор неясным причинам.

Отец Эмили был казначеем в Академии, вел адвокатскую практику и заседал какое-то время в Конгрессе. Словом, семья была очень известной, почитаемой и уважаемой в городе.

Мать Эмили была женщиной скрытной и крайне скупой на проявление эмоций. Эмили никогда с матерью не была в близких отношениях.

В подростковом возрасте девочка характеризуется как замкнутая, застенчивая, скромная, аккуратная и всегда с цветком: в волосах, на платье или в руках. Роза стала символом Эмили Дикинсон, а любовь к садоводству - страстью.

(Окончание здесь)

Итак, Эмили Дикинсон вернулась домой из женской семинарии. От семинарии на всю жизнь сохранилась любовь к цветам и садоводству: там ее научили делать гербарии из разных цветов и растений, дома она могла заниматься любимыми цветами сколько хотела. Эмили Дикинсон была искусным садоводом и вывела новый сорт белых лилий - калл и гранатового дерева. Белая лилия стала ее визитной карточкой.

По возвращении из семинарии все шло как обычно: религия, Библия, приход, домашние дела, родные, подруги из Академии, с которыми сохранила дружбу на всю жизнь. Особенно глубокие, близкие, а потом и родственные отношения ее связывали с Сьюзи Гилберт, которая стала женой ее старшего брата Остин и поселилась в их доме.

Страстные письма, которые поэтесса писала Сьюзи, до сих пор вызывают кривотолки. По этой причине после ее смерти младшая сестра Лавиния частично их сожгла, другая часть - тщательно редактировалась дочерью Сьюзи, племянницей Эмили Мартой, убиравшей все «неприличные», с точки зрения пуританства, слова и строчки.

Эмили Дикинсон семнадцать лет

В шестнадцать Эмили еще общительна и весела, мечтательна и красива:

«Я и в самом деле очень быстро взрослею! К семнадцати годам, наверное, буду соперничать со всеми здешними красавицами. Не сомневаюсь, что в этом возрасте меня будут окружать толпы поклонников. Пусть тогда трепещут и ждут моего окончательного выбора. Не правда ли, это приятно?»

И это несмотря на мрачное религиозное воспитание и строгое окружение в доме и школе. Но с родителями у нее не складывается: у отца, как вспоминала Эмили, сердце чистое, но холодное, она его страшно боялась; мать и вовсе была эмоционально застегнута на все пуговицы. Только со своими подругами девушка откровенна.

Вера - изящный и модный предмет.
Для господ, видящих без очков.
Но микроскопы - всё же нужней
В периоды катастроф!

Когда Эмили исполнилось двадцать, в ее руки попала книга Эмерсона, известного в Новой Англии, пастора, философа, бунтаря и поэта. Эмерсон выступил против Тайной Вечери, призвав прихожан отказаться от Причастия. Это был вызов! Его попросили с пасторской кафедры и он стал ездить по городам с лекциями и проповедями.

Ральф Уо́лдо Э́мерсон. Американский философ, поэт и пастор

Эмили импонировала его позиция - в вере, философии, поэзии, он оказался ей очень близок, потому что говорил о том, о чем девушка сама думала, и так, как сама могла сказать. Эмерсон заставил ее пересмотреть и переоценить почти все: он утверждал, что человек добр и не является исчадием ада, что является частью Природы, а Природа - образ Духа Святого. Она это приняла.

«Прости нас!» - молим мы
Того - кто нам невидим.
За что? Он знает - говорят -
Но нам наш грех неведом.
В магической тюрьме -
Всю жизнь на свет не выйдем! -
Мы счастье дерзкое браним -
Соперничая с Небом.

Под влиянием Эмерсона Эмили Дикинсон начала писать стихи и все больше сомневалась в той вере, которой ее учили в Академии и женской семинарии. Пока о своих сомнениях она никому не рассказывала, но в дневнике записывает:

«Небо кажется более обширным, или Земля - гораздо меньшей...Христос здесь взывает ко всем, все мои друзья ответили на зов, а я...я стою одна, упорная в бунте, и тянусь вверх весьма осторожно».

Эмили очень критически относится к первосвященникам, которых видела вокруг себя, к их проповедям и образу жизни. В конце концов, она приняла решение и
отказалась становиться членом Конгрегационалистской церкви.

Но вопросы веры от нее не ушли, они мучили ее всю жизнь, потому что она была очень религиозна, но вера ее была гораздо глубже, чем того требовала ортодоксальная религия. Ее Бог был у нее в душе: с Ним она играла, С Ним разговаривала и понимала Его одиночество, как и свое. Тема веры будет одной из главных наравне с темами любви, природы и смерти.

Страшней утратить веру,
Чем деньги потерять -
Разбогатеть возможно вновь -
Но чем же возместить
Наследство Вдохновенья —
Отписанное нам?
Кто издержал хоть грош один,
Останется нагим.

Эмили Дикинсон до двадцати пяти лет жила как все обычные девушки: влюблялась, писала стихи, много читала. Ее приятель Франклин Ньютон приносил ей книги, подсказывал, каких авторов надо читать, как видеть красоту и божественное начало в природе. В доме родителей тоже было много книг, хотя отец всегда контролировал, что читали его дети, ограждая от "дурного" влияния. Потом книгами ее снабжал брат.

Вскоре первая любовь и первый наставник Эмили Бенджамин Франклин Ньютон уехал из города и умер три года спустя. Это очень сильно повлияло на нее. Она все глубже погружалась в свой внутренний мир, все меньше интересовалась посиделками сверстников, все больше размышляла, сомневалась и уходила от внешнего мира.

Я - Никто! Скажи, ты кто?
Может быть, и ты - Никто?
Нас уж двое! Но - ни слова! -
Или нас прогонят снова.

В двадцать пять лет произошла та встреча, которая окончательно ее развернула от внешнего к внутреннему, к себе и Природе. Она знакомится с Чарльзом Уодсвортом, пастором, ставшим ее вторым наставником.

Частая переписка, общение по самым важным для молодой девушки темам и влюбленность окончательно сделали из нее поэтессу. Семь лет, до отъезда Уодсворта в Калифорнию, были для нее одними их самых творчески плодотворных.

Его отъезд в 1862 году стал для Эмили точкой эмоционального кризиса, депрессии и окончательного затворничества: она перестала встречаться со знакомыми, да и с большинством родственников - тоже. Ее поэзия приобрела трагически-философский характер

В наследство, сэр, оставили
Вы мне Любовь мою -
Такому Дару был бы рад
И сам Господь в Раю -
Еще оставили вы Боль -
Бездонную - как Мгла -
Которая меж Вечностью
И Временем легла.

Уодсворта она любила до конца жизни. Только еще раз, много позднее, она встретила мужчину, с которым хотела обручиться (за два года до смерти). Это был судья и друг отца лорд Филипп Отис. Если бы не его скоропостижная смерть…

Все больше Эмили Дикинсон видела красоту Природы, замечая ее мельчайшие нюансы, которые она облекала в удивительные образы и поэтические строчки. Пчелы, цветы, луга, лес - все ее волновало, во всем она видела Божественную красоту.

Стихи мои - посланье Миру,
Но он не отвечает мне.
Пишу о том, что мне Природа
Поведала наедине.

Рукам незримых Поколений
Ее Вестей вверяю свод.
Кто к Ней неравнодушен - верю -
Когда-нибудь меня поймет.

Дом, в котором Эмили Дикинсон жила.

В 1861 году началась гражданская война, которую она очень переживала и писала стихи о погибших на войне с болью. Через два года у Эмили начались проблемы со зрением, она вынуждена была уехать на два года лечиться в Кембридж. После возвращения домой в 1865 году и до самой смерти, в 1886 году, она уже никуда не выезжала, никуда не выходила, окончательно уйдя в свой мир и свое воображение.

Она понимала, что границы мы устанавливаем себе сами, что Бытие безгранично, надо только уметь находить радость Бытия во всем: в мертвой мухе, полях, цветах, потому что нас окружает волшебный мир и она умела им наслаждаться наедине с собой.

Природа - то, что видим мы -
Холмы - Поля - Леса -
Лисица - Шмель - а впрочем, нет -
Природа - Небеса.

Природа - то, что слышим мы -
Малиновка - Волна -
Гроза - Кузнечик - впрочем, нет -
Гармония она.

Природа - то, что знаем мы -
Но это звук пустой -
Бессильна мудрость пред ее
Всесильной простотой.

С тридцати пяти лет и в течение следующих двадцати она ограничила свое общение с близкими, литературными критиками и редакторами журналов и газет письмами, продолжая писать «неправильные» стихи.

Только раз она попыталась отправить их пастору и литературному критику Хиггинсону, который хоть и похвалил, но посоветовал кое-что подправить и все-таки не печататься. На что Эмили ответила:

«Я улыбаюсь, когда вы советуете мне повременить с публикацией, - эта мысль так мне чужда, как небосвод - плавнику рыбы. Если слава - мое достояние, я не смогу избежать ее - если же нет, самый долгий день обгонит меня - пока я буду ее преследовать - и моя собака откажет мне в доверии».

Хиггинсон в своих воспоминаниях о встрече с ней в 1870 году пишет, что ни разу в жизни не встречал человека, который бы так поглощал чужую энергию и очень рад, что не живет с ней под одной крышей. Она ему показалась загадочной и недосягаемой, не похожей на других женщин, напоминая скорее монахиню из немецкого монастыря.

Эмили Дикинсон писала все тяжелее, она стала понимать, что настоящая поэзия посещает не каждый день. Все чаще у нее появляется мотив смерти, она мучительно пытается разрешить для себя ее загадку, и снова и снова возвращается к этой теме.

В короткой жизни сей,
Что длится час, не боле,
Как много - и как мало -
Того, что в нашей воле.

Надгробный камень со последними словами Эмили "Отозвана обратно" 15.05.1886"

Наступили последние годы жизни, в течение восьми лет с 1874 по 1882 годы умирают один за другим отец, мать, близкие друзья, любимые... Она становится одержима смертью.

Я слышала жужжанье Мухи,
Когда за мною Смерть пришла.
Как штиль внезапный среди бури,
Стояла в доме тишина.
….
Звук этот странный, дребезжащий
Был ясно слышен в тишине.
Вдруг свет померк... Что было дальше -
Не довелось увидеть мне.

В 1884 году у нее случился первый приступ неизлечимой болезни - нефрита, через год она слегла и уже не вставала. Пятнадцатого мая 1886 года ее не стало. На надгробном камне высечена дата рождения и дата, когда была "отозвана назад" - последние слова, которые умирающая поэтесса написала на листочке бумаги перед самой смертью.

Ее настоящая жизнь, а точнее - бессмертие, началась после жизни. Сейчас уже невозможно представить мировую и американскую литературу без Эмили Дикинсон.

ДИКИНСОН (Dickinson) Эмили (10 декабря 1830, Амхерст, шт. Массачусетс, США - 15 мая 1886, там же), американская поэтесса-лирик.

Дикинсон была второй из троих детей в семье; они оставались близкими всю жизнь. Младшая сестра Лавиния жила в родительском доме и не вышла замуж, а старший брат Остин жил в соседнем доме после женитьбы на подруге Эмили. Ее дед, Сэмюэл Фаулер, был одним из основателей Амхерст-колледжа, а отец, Эдвард Дикинсон, служил казначеем колледжа (1835-1872). Юрист, член Конгресса в 1853-55, он был строгим и скупым на ласку, хотя и не злым отцом. Мать Эмили не была близка с детьми.

Дикинсон училась в средней школе Амхерста в женской семинарии «Маунт Холиок» (1847-48). В семинарии наряду с обычным было обязательное религиозное образование, и на Дикинсон оказывали давление с целью сделать ее практикующей христианкой. Она, однако, устояла и, хотя многие ее стихи говорят о Боге, исповедовала скептицизм до самой смерти. При всех своих сомнениях, она была склонна к сильным религиозным чувствам; этот конфликт сообщил ее творчеству особую напряженность.

Под сильным впечатлением от творчества Р. У. Эмерсона и Э. Бронте Дикинсон около 1850 сама начала писать стихи. Ее литературным наставником был Бенджамин Ф. Ньютон, молодой человек, изучавший юриспруденцию в конторе ее отца. Лишь несколько ее стихотворений можно датировать периодом до 1858, когда она начала переписывать их в маленькие, сшитые от руки книжечки. Из ее писем 1850-х гг. возникает образ живой, остроумной, слегка застенчивой молодой женщины. В 1855 Дикинсон вместе с сестрой ездила в Вашингтон навестить отца, который тогда заседал в Конгрессе. По пути, они сделали остановку в Филадельфии, где она слушала знаменитого проповедника, преподобного Чарлза Уодсуорта - ему предстояло стать ее «дражайшим другом на этой земле». Он являл собой образ несколько романтический; говорили, что он познал в прошлом великое горе, а его красноречие на кафедре лишь подчеркивало склонность к размышлениям в одиночестве. Он и Дикинсон вступили в переписку по духовным вопросам; возможно, его правоверный кальвинизм по контрасту хорошо оттенял ее рассудочные построения. Его суровая строгая вера поколебала прекраснодушные представления о благом мироздании, характерные для Эмерсона и других трансценденталистов.

В 1850 Дикинсон начала переписываться с доктором Джосайей Дж. Холландом, его женой и с Сэмюэлом Баулзом. Холланд и Баулз редактировали «Springfield Republican» (Массачусетс), газету, которая уделяла место литературе и даже печатала стихи. Переписка продолжалась долгие годы, после 1850 Дикинсон адресовала большинство писем миссис Холланд, женщине, способной воздать должное утонченности и остроумию их автора. Дикинсон пыталась заинтересовать Баулза своими стихами, и для нее было большим ударом, когда он, человек ясного ума, но консервативных вкусов, не сумел их оценить.

К концу 1850-х гг., в период возросшей творческой активности, она полюбила человека, которого в черновиках трех писем назвала Мастером. Его невозможно отождествить ни с одним из друзей поэтессы, но им мог быть Баулз или Уодсуорт. Эта любовь просвечивает в строках ее стихов, «На меня права потеряли» и, «Какой восторг! Какой восторг!». Другие стихи раскрывают крушение этой любви, ее постепенное очищение и перерастание в любовь к Христу и духовное единение с ним.

Стихи Дикинсон 1850-х гг. сравнительно традиционны по чувству и форме, но примерно с 1860 они становятся экспериментальными как по языку, так и в просодии, хотя в метрическом отношении во многом опираются на поэзию английского автора церковных гимнов И. Уоттса, Шекспира и Библии короля Якова. Преобладающая у Дикинсон поэтическая форма - катрен трехстопного ямба, описанный в одной из книг Уоттса, находившейся в домашней библиотеке Дикинсон. Она также прибегала ко многим другим поэтическим формам и даже наиболее простым размерам церковных гимнов придавала сложность, постоянно изменяя ритм стиха в соответствии с замыслом: то, замедляя его, то, ускоряя, то перебивая. Она обновила стихосложение, широко используя неточные рифмы, в разной степени, отклоняющиеся от истинных, что тоже помогало передать мысль во всей ее напряженности и внутренней противоречивости. Стремясь к афористической лаконичности, она очищала поэтическую речь от лишних слов и следила за тем, чтобы оставшиеся были живыми и точными. Она свободно обращалась с синтаксисом и любила поставить привычное слово в неожиданный контекст, чтобы, озадачив читателя, привлечь его внимание и заставить открыть в этом слове новый смысл.

15 апреля 1862 Дикинсон отправила письмо и четыре стихотворения литератору Т. У. Хиггинсону, спрашивая его, есть ли в ее поэзии «жизнь». Хиггинсон посоветовал ей не печататься, однако признал оригинальность стихов и оставался «наставником» Дикинсон до конца ее жизни. После 1862 Дикинсон отклоняла все попытки друзей вынести ее поэзию на суд публики. В результате при жизни Дикинсон были опубликованы лишь семь ее стихотворений, пять из них - в «Springfield Republican».

Пик творческой активности Дикинсон - около 800 стихотворений - пришелся на годы Гражданской войны. Хотя темы своей поэзии она искала в себе самой, а не во внешних обстоятельствах, тревожная обстановка военных лет, вероятно, передалась ее творчеству, усилив его внутреннюю напряженность. Самым тяжелым оказался 1862, когда ее друзья были далеко и в опасности: Баулз находился на лечении в Европе, Уодсуорт получил новый приход и отбыл в Сан-Франциско, Хиггинсон служил офицером в армии северян. У Дикинсон началась болезнь глаз, отчего ей пришлось провести несколько месяцев в 1864 и 1865 на лечении в Кембридже, штат Массачусетс. Вернувшись в Амхерст, она уже никуда не уезжала, а с конца 1860-х гг. никогда не выходила за пределы дома и прилегающего к нему участка.

После Гражданской войны в поэтическом творчестве Дикинсон обозначился спад, но она все настойчивее стремилась строить свою жизнь по законам искусства. В ее письмах, которые порой достигают совершенства ее стихов, повседневный опыт поэта запечатлен с классической афористичностью. Когда, например, знакомый нанес ей обиду, прислав им с сестрой одно письмо на двоих, она ответила: «Общая слива - уже не слива. Вежливость не позволила мне претендовать на мякоть, а косточка мне не по вкусу». К 1870 Дикинсон носила только белое и редко выходила к гостям; ее затворничество ревностно охраняла сестра. В августе 1870 Хиггинсон посетил Амхерст и описал Дикинсон как «маленькую заурядную женщину», рыжеватую, во всем белом, которая вручила ему цветы в качестве «визитной карточки» и говорила «мягким, испуганным, задыхающимся, детским голосом».

Последние годы Дикинсон были омрачены скорбью из-за смерти многих любимых ею людей. Тяжелее всего она перенесла смерть отца и 8-летнего племянника Гилберта, что нашло отражение в самых проникновенных ее письмах. Судья Лорд из Сейлема, штат Массачусетс, в которого Дикинсон влюбилась в 1878, был ближайшим другом ее отца. Черновики ее писем к любимому раскрывают нежное позднее чувство, на которое Лорд отвечал взаимностью. Джексон, поэтесса и известная новеллистка, понимала величие стихов Дикинсон и безуспешно пыталась уговорить ее, их напечатать.

Вскоре после смерти Дикинсон ее сестра Лавиния решила опубликовать ее стихи. В 1890 увидели свет «Стихотворения» Эмили Дикинсон («Poems by Emily Dickinson») под редакцией Т. У. Хиггинсона и М. Л. Тодд. Между 1891 и 1957 вышло еще несколько сборников, включавшие неизданные стихотворения Дикинсон.

Главные темы стихов Дикинсон, выраженные языком доверительной домашней беседы, - любовь, смерть и природа. Контраст между спокойной, уединенной жизнью поэта в доме, где она родилась и умерла, и глубиной и напряженностью ее немногословных стихов вызвал множество толков о ее личности и личной жизни. Стихи Дикинсон и ее письма рисуют страстную умную женщину и безупречного мастера, претворившего в искусство не только свою поэзию, но также переписку и саму жизнь.

Краткая биография поэта, основные факты жизни и творчества:

ЭМИЛИ ДИКИНСОН (1830-1886)

Эмили Дикинсон родилась 10 декабря 1830 года в маленьком провинциальном городке Амхерст, штат Массачусетс. Городок принадлежал пуританам, его единственной религиозной общиной являлась Конгрецианистская церковь.

Семья Дикинсон была типичной пуританской семьей - традиционно благонравной и достаточно зажиточной. Отец, весьма уважаемый в городе человек, работал адвокатом. Одно время он даже представлял интересы штата в Конгрессе (1853-1855). Эмили всю жизнь горячо любила его, и отец по-своему баловал дочь. Мать девочки была женщиной сухой, строгой и фанатично религиозной. Отношения со старшей дочерью у нее не сложились.

У Эмили были еще старший брат Остин (в детстве он тайком таскал сестре разную, в том числе и запрещенную в доме, литературу) и младшая сестра Лавиния - самые близкие по жизни люди.

Богатый дедушка будущей поэтессы основал в 1810 году Амхерстский колледж, а ее отец был казначеем этого колледжа с 1835 по 1870 год. Само собой разумеется, для получения образования Эмили отдали в семейное заведение. Затем в 1847-1848 годах девушка продолжила учебу в женском колледже «Маунт Холуок».

И дома, и в первом, и во втором учебных заведениях на главном месте стояли религиозное воспитание и домоводство. Так что молодые годы Эмили прошли под сильнейшим религиозным влиянием и в подготовке к исполнению супружеских обязанностей. С другой стороны, весь внутренний склад девушки не соответствовал характеру религиозной домохозяйки. Она так и не смогла стать убежденной верующей и не вошла ни в какую церковную общину. Не стала Эмили и замужней женщиной, всю жизнь она провела в отчем доме.

Однажды в 1850 году подчиненный Дикинсона-отца помощник адвоката Бенджамин Ньютон подарил девушке книгу поэм Ральфа Вальдо Эмерсона - свободомыслящего трансценденталиста из Конкорда. Для Эмили, по ее словам, Эмерсон стал «оценщиком жизненных ценностей». Под влиянием его творений она тоже стала сочинять стихи.

Четверть века безвыездно прожила Дикинсон в Амхерсте, когда работавший в Конгрессе отец позвал ее к себе в Вашингтон. Поездка 1855 года оказалась для девушки знаменательной не столько массой новых и неожиданных впечатлений, сколько встречей с преподобным Чарльзом Уодсвортом, чьи проповеди она слушала в Филадельфии, куда попала по дороге в Вашингтон. Они познакомились и подружились. Как писала сама Эмили, пастор стал для нее «самым дорогим земным человеком».

Биографы Дикинсон пытаются представить Уодсворта ключевой фигурой в судьбе поэтессы. Они утверждают, что девушка влюбилась в пастора первой, великой и безнадежной любовью - Уодсворт был уже женат. Поэтесса долго переписывались с возлюбленным, но пастор сердечных чувств к ней не испытывал. Общение с Уодсвортом якобы вдохновило поэтессу на создание в течение 1858-1862 годов множества гениальных стихотворений. Подчеркнем, это лишь одна из версий биографов Дикинсон. Другие биографы считают эту версию надуманной и притянутой только для того, чтобы хоть как-то опровергнуть разговоры о нетрадиционной ориентации поэтессы. Что происходило на самом деле, никто не знает.

В 1862 году пастор уехал в Калифорнию, и Эмили, опять же по одной из версий, пережила тяжелейший эмоциональный кризис, что выразилось в ее временном творческом упадке.

Быть может, действительно находясь в столь тяжком душевном состоянии, Дикинсон впервые решилась показать свои стихи стороннему человеку. 15 апреля 1862 года Томас Хиггинсон - известный в те времена литератор и критик - получил странное письмо с несколькими не менее странными стихами. Начинающая поэтесса Эмили Дикинсон просила у него ответа на вопрос, насколько «дышат» ее стихи.

Хиггинсон был очарован стихами Дикинсон, но они шокировали маститого профессионала «хаотичностью и небрежностью». Переписка между критиком и поэтессой продолжалась всю жизнь, до кончины последней.

Больше всего стихотворений - около восьмисот - Эмили Дикинсон написала в годы Гражданской войны между Севером и Югом (1861-1865). Потом стихи пошли на убыль.

Серьезное заболевание глаз вынудило Эмили на целых два года прервать работу. В 1864-1865 годах ей пришлось уехать в Кембридж и пройти там длительный курс лечения. Вернувшись домой, поэтесса уже никогда не покидала своего семейного владения в Амхерсте.

Эмили Дикинсон жила как затворница, общалась лишь с родней и близкими знакомыми, да и то через полуоткрытую дверь или по переписке, к публичности не стремилась - это была жизнь девушки в пуританской Америке, и ее затворничество было ее свободным выбором. Первые годы Эмили много читала, занималась садом и творила.

Родственники долго не догадывались, что Эмили пишет стихи. А со временем она стала еще более замкнутой, необщительной и записывала свои короткие шедевры без названий на небольших клочках бумаги, которые потом туго перевязывала ниткой и тщательно прятала в разных ящиках комода. Иногда делала рукодельные альбомчики со стихами, собственноручно сшивала их и прятала.

Остин Дикинсон и его жена - очень близкая подруга поэтессы Сюзан Жилберт - жили в одном с нею доме. Известно, что значительная часть стихотворений Эмили посвящены любви к женщинам. Предполагают, что адресатом этих произведений была именно Сюзан. Что было на самом деле, мы не знаем, поскольку дневниковые записи поэтессы и переписка Дикинсон после ее смерти были тщательно отредактированы родственниками.

В городе шушукались о том, что старая дева стала добровольной монахиней. Словно подтверждая эту сплетню, с 1870 года поэтесса начала носить только белые платья. Потому впоследствии ее и прозвали «Белой затворницей».

В 1874 году умер горячо любимый отец Дикинсон. Его смерть сблизила поэтессу с другом покойного - Отисом Лордом. Биографы Эмили определили его как последнюю великую любовь затворницы.

Или под впечатлением от смерти отца, или в тоске по поздней любви, но в конце 1870-х годов Дикинсон предала себя добровольному заточению в стенах собственного дома. И до, и после этого ни одно историческое событие, случившееся во время жизни Эмили и потрясшее Соединенные Штаты, не нашло отражения в ее творениях. Поэтесса просто их не заметила.

Дикинсон тихо жила в своей комнате на втором этаже, а обосновавшаяся в соседнем доме ее незамужняя младшая сестра Лавиния ревниво охраняла покой Эмили. Сестра взяла на себя все бытовые заботы, чтобы ничто не мешало дорогой отшельнице. Значительное состояние семьи позволяло сестрам вести безбедное незаметное существование.

Закрывшись в своей комнате, поэтесса тяжело пережила смерть матери и Уодсворта в 1882 году и Отиса Лорда в 1884 году.

Эмили Дикинсон умерла в мае 1886 года, в том же доме, где родилась. В предсмертной записке она написала коротко: «Маленькие кузины. Отозвана назад».

Перед смертью она молила близких сжечь все ее рукописи, но, к счастью, Лавиния не решилась исполнить волю покойной. Она собрала листочки и альбомчики старшей сестры и сделала все возможное, чтобы поэтическое наследие Эмили нашло своего читателя.

Всего Дикинсон было создано свыше 1 770 стихотворений. При жизни поэтессы против ее желания, анонимно и без выплаты гонорара были опубликованы только семь произведений.

Первый неотредактированный сборник стихов Дикинсон был издан в 1890 году. Он поразил читателей изысканным и изощренным мистицизмом, неправильными экспериментальными грамматическими формами и отсутствием рифм.

В XX веке Эмили Дикинсон была признана одной из центральных фигур американской литературы.

Эмили Дикинсон (1830-1886)

Эмили Дикинсон при жизни не издала ни одной своей книги. Ее как поэта не знала не только Америка, но даже ближайшие соседи. О ней можно сказать, что она прожила в безвестности, но через несколько лет появление ее стихов в печати стало литературной сенсацией — и маленький городок Амхерст, в котором она жила, вошел в историю как родина Эмили Дикинсон. Она стала классиком американской литературы.

Биография ее не насыщена событиями, их почти совсем нет. Эмили жила в отцовском доме, редко выходила в город, позднее вообще перестала покидать свою комнату, общалась только с домашними да письмами с несколькими людьми. У нее не было бурных романов и вообще каких-то любовных сюжетов, которые бы отразились в творчестве, хотя некоторые исследователи считают, что были несколько раз влюбленности, оставшиеся со стороны возлюбленных безответными.

Дикинсон жила «жизнью духа», жила своим богатым внутренним миром. Отец ее был одним, как пишут, из «столпов местного пуританства», поэтому религиозная тематика для Эмили была в какой-то степени и наследственной. Ее в юности влекла философия, она боготворила мыслителя Эмерсона, с которым вступила в переписку.

Жила она в затворничестве, но смогла выразить то, что бывает трудно выразить и людям, живущим в самой гуще событий. Дж. Б. Пристли написал: «Поэтом, который ближе всех подошел к выражению характера и духа Новой Англии, была та, что пребывала в неизвестности до конца прошлого века, Эмили Дикинсон, наполовину старая дева, наполовину любопытный тролль, резкая, порывистая, часто неуклюжая, склонная к размышлениям о смерти, но в лучших своих достижениях удивительно смелый и сосредоточенный поэт, по сравнению с которым мужчины, поэты ее времени, кажутся и робкими, и скучными».

Книги Э. Дикинсон крайне редко издавались у нас прежде в силу религиозности ее поэзии, а сейчас поэзия, да еще зарубежная, издается минимальными тиражами, поэтому будет уместно познакомить читателя со стихами американской поэтессы, чтобы потом продолжить наш рассказ, опираясь уже на некоторое наше общее знакомство с текстами.

Не только осенью поют

Поэты, но и в дни,

Когда метели вихри вьют

И трескаются пни.

Уже утрами иней,

И светом дни скупы,

На клумбе астры отцвели

И собраны снопы.

Еще вода свой легкий бег

Стремит — но холодна,

И эльфов золотистых век

Коснулись пальцы сна.

Осталась белка зимовать,

В дупло упрятав клад.

О, дай мне, Господи, тепла —

Чтоб выдержать Твой хлад!

Я знаю —

Небо, как шатер,

Свернут когда-нибудь,

Погрузят в цирковой фургон

И тихо тронут в путь.

Ни перестука молотков,

Ни скрежета гвоздей —

Уехал цирк — и где теперь

Он радует людей?

И то, что увлекало нас

И тешило вчера —

Арены освещенный круг,

И блеск, и мишура, —

Развеялось и унеслось,

Исчезло без следа —

Как птиц осенний караван,

Как облаков гряда.

Надежда — из пернатых,

Она в душе живет

И песенку свою без слов

Без устали поет —

Как будто веет ветерок,

И буря тут нужна,

Чтоб этой птичке дать урок —

Чтоб дрогнула она.

И в летний зной, и в холода

Она жила, звеня,

И не просила никогда

Ни крошки у меня.

Как Звезды, падали они —

Далеки и близки —

Как Хлопья Снега в январе —

Как с Розы Лепестки —

Исчезли — полегли в траве

Высокой без следа —

И лишь Господь их всех в лицо

Запомнил навсегда.

Он бился яростно — себя

Под пули подставлял,

Как будто больше ничего

От Жизни он не ждал.

Он шел навстречу Смерти — но

Она к нему не шла,

Бежала от него — и Жизнь

Страшней ее была.

Как хлопья, падали друзья,

Росли сугробы тел,

Но он остался жить — за то,

Что умереть хотел.

Одна из основных тем поэзии Э. Дикинсон — смерть. Она нередко в своих стихах представляет себя мертвой — и вновь, и вновь прикасается к непостижимой тайне смерти. Порой со страхом. Ее современник поэт Уитмен, наоборот, смерти не страшился, он считал ее началом новой жизни, естественным проявлением гармонии бытия.

Поэты всегда стремились и будут стремиться разгадать тайну смерти. Ведь разгадать ее — значит разгадать тайну жизни. Критик Конрад Эйкен писал, что Дикинсон «умирала в каждом своем стихотворении». Исследовательница творчества американской поэтессы Е. Осенева считает, что из умонастроения Дикинсон было два логических выхода: «Либо самоубийственный нигилизм (и к нему подчас была близка Дикинсон), либо намеренный возврат от абстракций к незыблемости простых вещей, ограничение себя областью конкретного. Второй путь для Дикинсон более характерен. Если могучий земной реализм Уитмена, его влюбленность в конкретное — вещь, факт — питались его энтузиастическим мировоззрением, то Дикинсон толкает к реализму неверие. Простая красота мира — ее прибежище от разъедающего душу нигилизма».

Но здесь хотелось бы возразить, что не неверие, а именно вера, религиозная вера возвращает ее с небес на землю — к реальным чудесам Создателя. И потом — от конкретного она всегда опять отталкивалась и поднималась в Небо. Да и на земле она не могла без Неба.

Кто Неба не нашел внизу —

Нигде уж не найдет,

Ведь где бы мы ни жили — Бог

Поблизости живет.

Приведем еще несколько замечательных стихотворений Эмили Дикинсон:

Раскаянье есть Память

Бессонная, вослед

Приходят Спутники ее —

Деянья прошлых лет.

Былое предстает Душе

Посланье для меня.

Раскаянье не излечить —

Его придумал Бог,

Чтоб каждый — что такое Ад

Себе представить мог.

Лишь раннею весной

Такой бывает свет —

Во все иные времена

Такого света нет.

Такой бывает цвет

У неба над холмом,

Что ни назвать его никак

И ни понять умом.

Он медлит над землей,

Над рощею парит,

Высвечивая все вокруг,

И чуть не говорит.

Потом за горизонт,

Блеснув в последний раз,

Уходит молча он с небес

И оставляет нас.

И будто красоту

Похитили у дня —

Как если бы моей души

Лишили вдруг меня.

Тихо желтая звезда

На небо взошла,

Шляпу белую сняла

Светлая луна,

Вспыхнула у Ночи вмиг

Окон череда —

Отче, и сегодня Ты

Точен, как всегда.

Стихи Эмили Дикинсон на русский язык переводили несколько человек. Самыми популярными стали переводы Веры Марковой, знаменитой нашей переводчицы древней и новой японской поэзии. Она хорошо перевела Дикинсон, но для нее это не стало, скажем так, делом жизни, как для Аркадия Гаврилова (1931-1990).

Аркадий Гаврилов, профессиональный переводчик американской литературы, был просто на всю свою не очень долгую жизнь захвачен поэзией Дикинсон, много о ней думал, переводил ее стихи, как мне кажется, адекватнее, сокровеннее и поэтичнее других переводчиков, сделал очень много заметок на полях переводов, которые после его смерти опубликовала вдова. Хочется познакомить читателей с некоторыми заметками — они помогут глубже проникнуть в мир поэзии Эмили Дикинсон.

«Э.Д. была страшно одинока. Она почти физически ощущала беспредельность космоса. Одиночество бывает только тогда плодотворным для художника, когда художник тяготится им и пытается его преодолеть своим творчеством».

«За сто лет нигде не родилась вторая Э. Д. Сравнивают с ней Цветаеву, но их стихи похожи только на глаз — графикой, обилием тире, ну, еще, может быть, порывистостью. Хотя, нужно признать, Цветаева стремилась в ту мансарду духа, в которой Э.Д. прожила всю жизнь, не подозревая, что кому-то может быть завидна ее доля. Цветаеву притягивала к земле не преодоленная ею женская природа (ей ли, трижды рожавшей, тягаться с женщиной-ребенком!)».

«Многие стихи Э.Д. не поддаются эквивалентному переводу. Зачем же их калечить, растягивая суставы до более „длинного“ размера? Честный подстрочник лучше такого насилия. Например: „Я Никто! А кто ты? И ты тоже Никто? Мы с тобой пара? Как скучно быть кем-то! Как стыдно — подобно лягушкам — повторять свое имя — весь июнь — восхищенным обитателям Болота!“»

«Она всегда стремилась к небу — движение по плоскости ей было неинтересно».

«Поэтика Э. Д. принадлежит девятнадцатому веку, тематика и характер переживаний — двадцатому. В русской поэзии был сходный феномен — И. Анненский».

«А. Блок однажды (на „башне“ у Вяч. Иванова) сказал об Ахматовой: „Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом“ (вспоминала Е. Ю. Кузьмина-Караваева). О стихах Э.Д. он бы этого не сказал».

«Глубокая мысль не может быть пространной. Острое переживание не может длиться долго. Поэтому стихи Э.Д. коротки».

«Человек умирает только раз в жизни, и потому, не имея опыта, умирает неудачно. Человек не умеет умирать, и смерть его происходит ощупью, в потемках. Но смерть, как и всякая деятельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благополучно, надо знать как умирать, надо приобрести навык умирания, надо выучиться смерти. А для этого необходимо умирать еще при жизни, под руководством людей опытных, уже умиравших. Этот-то опыт смерти и дается подвижничеством. В древности училищем смерти были мистерии» (П. Флоренский). Это место из П. Флоренского проливает некоторый свет на стихи Э.Д. о смерти, свидетельствующие о том, что она неоднократно «умирала» еще при жизни («Кончалась дважды жизнь моя…»), примеривала смерть на себя («Жужжала муха в тишине — когда я умирала…»). Ее удаление от мира, добровольное затворничество было своего рода подвижничеством, сходным с монашеской схимой.

«В одном из самых первых стихотворений Эмили Дикинсон возникает мотив летнего луга с цветущим клевером и жужжанием пчел („Вот все, что принести смогла…“). Эта символика гармонической жизни на земле, жизни, недоступной человеку, будет время от времени возникать в ее стихах на протяжении всего ее творческого пути. Тем резче — по контрасту — выделяется дисгармоничный внутренний мир лирической героини Э.Д. в стихах о смерти. Судя по этим стихам, Э.Д. очень хотела, но так и не смогла до конца поверить в собственное бессмертие. Надежда и отчаяние у нее постоянно чередуются. Что будет после смерти? Этот вопрос неотступно преследовал поэтессу. Отвечала она на него по-разному. Отвечала традиционно (как учили в детстве): „Спят кротко члены ""Воскресенья""“, то есть мертвые пока что спят, но потом, в свой срок, проснутся, воскреснут во плоти, как это уже продемонстрировал „первенец из мертвых“, Иисус Христос. Они как бы члены акционерного общества „Воскресение“, гарантирующего своим акционерам в качестве дивиденда на их капиталы, то есть на их веру в Христа и добродетельную жизнь, пробуждение от смертного сна, воскресение. Но это типично протестантская вера в справедливый обмен, выгодный обеим обменивающимся сторонам, не могла ни удовлетворить, ни утешить ее. Где обмен, там и обман. Успокаивала себя: „Ничуть не больно умереть“. Почти верила, что Смерть „с Бессмертием на облучке“ привезет ее к Вечности. Представляла, предвосхищая Кафку, Де Кирико и Ингмара Бергмана, загробный мир в виде страшноватых „Кварталов Тишины“, где „ни суток, ни эпох“, где „Время истекло“. Гадала: „Что мне Бессмертие сулит… Тюрьму иль Райский Сад?“ Восхищалась мужеством тех, кто не боится смерти, кто остается спокоен, „когда послышатся шаги и тихо скрипнет дверь“. Ужасалась: „Хозяин! Некроман! Кто эти — там, внизу?“ И наконец находила еще один вариант ответа, самый, может быть, нежелательный. Но, будучи до жестокости честной по отношению к себе, поэтесса не могла оставить без рассмотрения этот ответ: „И ничего потом“. Э.Д. ушла из жизни, так и не найдя для себя единственного, окончательного ответа на вопрос, что же все-таки будет с нею после смерти.

Вопрос остался открытым. Все ее надежды, сомнения, опасения, ужасания и восхищения нам понятны и сто лет спустя. Мы ведь во всем похожи на великих поэтов. Кроме умения выразить себя с достаточной полнотой».

«Для Э.Д. все было чудом: цветок, пчела, дерево, вода в колодце, голубое небо. Когда природу ощущаешь как чудо, не верить в Бога невозможно. Она верила не в того Бога, которого ей навязывали с детства родители, школа, церковь, а в Того, которого ощущала в себе. Она верила в своего Бога. И Бог этот был настолько свой, что она могла играть с ним. Она жалела его и объясняла его ревность: „Предпочитаем мы играть друг с другом, а не с ним“. Бог одинок, как и она. Это не редкость, когда два одиноких существа сближаются — им не нужно затрачивать много душевных усилий, чтобы понять друг друга. К тому же Бог был удобным партнером для Э.Д., поскольку не имел физической субстанции. Ведь и тех немногих своих друзей, которых она любила, она любила на расстоянии и не столько во времени, сколько в вечности (после их смерти). С какого-то момента идеальное бытие человека она стала предпочитать реальному».

* * *
Вы читали биографию (факты и годы жизни) в биографической статье, посвящённой жизни и творчеству великого поэта.
Спасибо за чтение. ............................................
Copyright: биографии жизни великих поэтов

Эмили Дикинсон при жизни не издала ни одной своей книги Ее как поэта не знала не только Америка, но даже ближайшие соседи. О ней можно сказать, что она прожила в безвестности, но через несколько лет появление ее стихов в печати стало литературной сенсацией — и маленький городок Амхерст, в котором она жила, вошел в историю как родина Эмили Дикинсон. Она стала классиком американской литературы.

Биография ее не насыщена событиями, их почти совсем нет. Эмили жила в отцовском доме, редко выходила в город, позднее вообще перестала покидать свою комнату, общалась только с домашними да письмами с несколькими людьми. У нее не было бурных романов и вообще каких-то любовных сюжетов, которые бы отразились в творчестве, хотя некоторые исследователи считают, что были несколько раз влюбленности, оставшиеся со стороны возлюбленных безответными.

Дикинсон жила «жизнью духа», жила своим богатым внутренним миром. Отец ее был одним, как пишут, из «столпов местного пуританства», поэтому религиозная тематика для Эмили была в какой-то степени и наследственной. Ее в юности влекла философия, она боготворила мыслителя Эмерсона, с которым вступила в переписку.

Жила она в затворничестве, но смогла выразить то, что бывает трудно выразить и людям, живущим в самой гуще событий. Дж.Б. Пристли написал: «Поэтом, который ближе всех подошел к выражению характера и духа Новой Англии, была та, что пребывала в неизвестности до конца прошлого века, Эмили Дикинсон, наполовину старая дева, наполовину любопытный тролль, резкая, порывистая, часто неуклюжая, склонная к размышлениям о смерти, но в лучших своих достижениях удивительно смелый и сосредоточенный поэт, по сравнению с которым мужчины, поэты ее времени, кажутся и робкими, и скучными».

Книги Э. Дикинсон крайне редко издавались у нас прежде в силу религиозности ее поэзии, а сейчас поэзия, да еще зарубежная, издается минимальными тиражами, поэтому будет уместно познакомить читателя со стихами американской поэтессы, чтобы потом продолжить наш рассказ, опираясь уже на некоторое наше общее знакомство с текстами .

Не только осенью поют
Поэты, но и в дни,
Когда метели вихри вьют
И трескаются пни.

Уже утрами иней,
И светом дни скупы,
На клумбе астры отцвели
И собраны снопы

Еще вода свой легкий бег
Стремит — но холодна,
И эльфов золотистых век
Коснулись пальцы сна.

Осталась белка зимовать,
В дупло упрятав клад.
О, дай мне, Господи, тепла —
Чтоб
выдержать Твой хлад!

Я знаю — Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон
И тихо тронут в путь.

Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей —
Уехал цирк — и где теперь
Он радует людей?

И то, что увлекало нас
И тешило вчера —
Арены освещенный круг,
И блеск, и мишура, —

Развеялось и унеслось,
Исчезло без следа —
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.

Надежда — из пернатых,
Она в душе живет
И песенку свою без слов
Без устали поет —

Как будто веет ветерок,
И буря тут нужна,
Чтоб этой птичке дать урок
Чтоб дрогнула она.

И в летний зной, и в холода
Она жила, звеня,
И не просила никогда
Ни крошки у меня.

Как Звезды, падали они —
Далеки и близки —
Как хлопья снега в январе
Как с розы лепестки —

Исчезли — полегли в траве
Высокой без следа —
И лишь Господь их всех в лицо
Запомнил навсегда.

Он бился яростно — себя
Под пули подставлял,
Как будто больше ничего
От Жизни он не ждал.

Он шел навстречу Смерти —
но Она к нему не шла,
Бежала от него — и Жизнь
Страшней ее была.

Как хлопья, падали друзья,
Росли сугробы тел,
Но он остался жить — за то,
Что умереть хотел.

Одна из основных тем поэзии Э. Дикинсон — смерть. Она нередко в своих стихах представляет себя мертвой — и вновь, и вновь прикасается к непостижимой тайне смерти. Порой со страхом. Ее современник поэт Уитмен, наоборот, смерти не страшился, он считал ее началом новой жизни, естественным проявлением гармонии бытия.

Поэты всегда стремились и будут стремиться разгадать тайну смерти. Ведь разгадать ее — значит разгадать тайну жизни. Критик Конрад Эйкен писал, что Дикинсон «умирала в каждом своем стихотворении». Исследовательница творчества американской поэтессы Е. Осенева считает, что из умонастроения Дикинсон было два логических выхода: «Либо самоубийственный нигилизм (и к нему подчас была близка Дикинсон), либо намеренный возврат от абстракций к незыблемости простых вещей, ограничение себя областью конкретного. Второй путь для Дикинсон более характерен. Если могучий земной реализм Уитмена, его влюбленность в конкретное — вещь, факт — питались его энтузиастическим мировоззрением, то Дикинсон толкает к реализму неверие. Простая красота мира — ее прибежище от разъедающего душу нигилизма».

Но здесь хотелось бы возразить, что не неверие, а именно вера, религиозная вера возвращает ее с небес на землю — к реальным чудесам Создателя. И потом — от конкретного она всегда опять отталкивалась и поднималась в Небо. Да и на земле она не могла без Неба.

Кто Неба не нашел внизу —
Нигде уже не найдет,
Ведь где бы мы ни жили — Бог
Поблизости живет.

Приведем еще несколько замечательных стихотворений Эмили Дикинсон:

Раскаянье есть Память
Бессонная, вослед
Приходят Спутники ее —
Деянья прошлых лет.

Былое предстает Душе
И требует огня —
Чтоб громко зачитать свое
Посланье для меня.

Раскаянье не излечить —
Его придумал Бог,
Чтоб каждый — что такое Ад
Себе представить мог.

Лишь раннею весной
Такой бывает свет —
Во все иные времена
Такого света нет.

Такой бывает цвет
У неба над холмом,
Что ни назвать его никак
И ни понять умом.

Он медлит над землей,
Над рощею парит,
Высвечивая все вокруг,
И чуть не говорит.

Потом за горизонт,
Блеснув в последний раз,
Уходит молча он с небес
И оставляет нас.

И будто красоту
Похитили у дня —
Как если бы моей души
Лишили вдруг меня

Тихо желтая звезда
На небо взошла,
Шляпу белую сняла
Светлая луна,

Вспыхнула у Ночи вмиг
Окон череда —
Отче, и сегодня Ты
Точен, как всегда.

Стихи Эмили Дикинсон на русский язык переводили несколько человек. Самыми популярными стали переводы Веры Марковой, знаменитой нашей переводчицы древней и новой японской поэзии. Она хорошо перевела Дикинсон, но для нее это не стало, скажем так, делом жизни, как для Аркадия Гаврилова (1931-1990).

Аркадий Гаврилов, профессиональный переводчик американской литературы, был просто на всю свою не очень долгую жизнь захвачен поэзией Дикинсон, много о ней думал, переводил ее стихи, как мне кажется, адекватнее, сокровеннее и поэтичнее других переводчиков, сделал очень много заметок на полях переводов, которые после его смерти опубликовала вдова. Хочется познакомить читателей с некоторыми заметками — они помогут глубже проникнуть в мир поэзии Эмили Дикинсон.

«Э.Д. была страшно одинока. Она почти физически ощущала беспредельность космоса. Одиночество бывает только тогда плодотворным для художника, когда художник тяготится им и пытается его преодолеть своим творчеством».

«За сто лет нигде не родилась вторая Э.Д. Сравнивают с ней Цветаеву, но их стихи похожи только на глаз — графикой, обилием тире, ну, еще, может быть, порывистостью. Хотя, нужно признать, Цветаева стремилась в ту мансарду духа, в которой Э.Д. прожила всю жизнь, не подозревая, что кому-то может быть завидна ее доля. Цветаеву притягивала к земле не преодоленная ею женская природа (ей ли, трижды рожавшей, тягаться с женщиной-ребенком!)».

«Многие стихи Э.Д. не поддаются эквивалентному переводу. Зачем же их калечить, растягивая суставы до более „длинного“ размера? Честный подстрочник лучше такого насилия. Например: „Я Никто! А кто ты? / И ты тоже Никто? / Мы с тобой пара? / Как скучно быть кем-то! / Как стыдно — подобно лягушкам — / Повторять свое имя — весь июнь — / Восхищенным обитателям Болота!“»

«Она всегда стремилась к небу — движение по плоскости ей было неинтересно».

«Поэтика Э. Д. принадлежит девятнадцатому веку, тематика и характер переживаний — двадцатому. В русской поэзии был сходный феномен — И. Анненский».

«А. Блок однажды (на „башне“ у Вяч. Иванова) сказал об Ахматовой: „Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом“ (вспоминала Е. Ю. Кузьмина-Караваева). О стихах Э.Д. он бы этого не сказал».

«Глубокая мысль не может быть пространной. Острое переживание не может длиться долго. Поэтому стихи Э.Д. коротки».

«Человек умирает только раз в жизни, и потому, не имея опыта, умирает неудачно. Человек не умеет умирать, и смерть его происходит ощупью, в потемках. Но смерть, как и всякая деятельность, требует навыка. Чтобы умереть вполне благополучно, надо знать как умирать, надо приобрести навык умирания, надо выучиться смерти. А для этого необходимо умирать еще при жизни, под руководством людей опытных, уже умиравших. Этот-то опыт смерти и дается подвижничеством. В древности училищем смерти были мистерии» (П. Флоренский). Это место из П. Флоренского проливает некоторый свет на стихи Э.Д. о смерти, свидетельствующие о том, что она неоднократно «умирала» еще при жизни («Кончалась дважды жизнь моя...»), примеривала смерть на себя («Жужжала муха в тишине — когда я умирала...»). Ее удаление от мира, добровольное затворничество было своего рода подвижничеством, сходным с монашеской схимой.

«В одном из самых первых стихотворений Эмили Дикинсон возникает мотив летнего луга с цветущим клевером и жужжанием пчел («Вот все, что принести смогла...»). Эта символика гармонической жизни на земле, жизни, недоступной человеку, будет время от времени возникать в ее стихах на протяжении всего ее творческого пути. Тем резче — по контрасту — выделяется дисгармоничный внутренний мир лирической героини Э.Д. в стихах о смерти. Судя по этим стихам, Э.Д. очень хотела, но так и не смогла до конца поверить в собственное бессмертие. Надежда и отчаяние у нее постоянно чередуются. Что будет после смерти? Этот вопрос неотступно преследовал поэтессу. Отвечала она на него по-разному. Отвечала традиционно (как учили в детстве): «Спят кротко члены „Воскресенья“, то есть мертвые пока что спят, но потом, в свой срок, проснутся, воскреснут во плоти, как это уже продемонстрировал „первенец из мертвых“, Иисус Христос. Они как бы члены акционерного общества „Воскресение“, гарантирующего своим акционерам в качестве дивиденда на их капиталы, то есть на их веру в Христа и добродетельную жизнь, пробуждение от смертного сна, воскресение. Но это типично протестантская вера в справедливый обмен, выгодный обеим обменивающимся сторонам, не могла ни удовлетворить, ни утешить ее. Где обмен, там и обман. Успокаивала себя: „Ничуть не больно умереть“. Почти верила, что Смерть „с Бессмертием на облучке“ привезет ее к Вечности. Представляла, предвосхищая Кафку, Де Кирико и Ингмара Бергмана, загробный мир в виде страшноватых „Кварталов Тишины“, где „ни суток, ни эпох“, где „Время истекло“. Гадала: „Что мне Бессмертие сулит... Тюрьму иль Райский Сад?“ Восхищалась мужеством тех, кто не боится смерти, кто остается спокоен, „когда послышатся шаги и тихо скрипнет дверь“. Ужасалась: „Хозяин! Некроман! Кто эти — там, внизу?“ И наконец находила еще один вариант ответа, самый, может быть, нежелательный. Но, будучи до жестокости честной по отношению к себе, поэтесса не могла оставить без Рассмотрения этот ответ: „И ничего потом“. Э.Д. ушла из жизни, так и Не найдя для себя единственного, окончательного ответа на вопрос, что же все-таки будет с нею после смерти. Вопрос остался открытым. Все ее надежды, сомнения, опасения, ужасания и восхищения нам понятны и сто лет спустя. Мы ведь во всем похожи на великих поэтов. Кроме умения выразить себя с достаточной полнотой».

«Для Э.Д. все было чудом: цветок, пчела, дерево, вода в колодце, голубое небо. Когда природу ощущаешь как чудо, не верить в Бога невозможно. Она верила не в того Бога, которого ей навязывали с детства родители, школа, церковь, а в Того, которого ощущала в себе. Она верила в своего Бога. И Бог этот был настолько свой, что она могла играть с ним. Она жалела его и объясняла его ревность: „Предпочитаем мы играть друг с другом, а не с ним“. Бог одинок, как и она. Это не редкость, когда два одиноких существа сближаются — им не нужно затрачивать много душевных усилий, чтобы понять друг друга. К тому же Бог был удобным партнером для Э.Д., поскольку не имел физической субстанции. Ведь и тех немногих своих друзей, которых она любила, она любила на расстоянии и не столько во времени, сколько в вечности (после их смерти). С какого-то момента идеальное бытие человека она стала предпочитать реальному».

Из сотен прочитанных замечательных стихов Эмили Дикинсон я выбрала здесь самые любимые, сопроводив их прекрасным, на мой взгляд, переводом на русский язык. Авторов нескольких переводных стихов найти не смогла.

Эмили Элизабет Дикинсон (1830 , Амхерст, Массачусетс — 1886 года, там же ) — американская поэтесса.

При жизни опубликовала менее десяти стихотворений (большинство источников называют цифры от семи до десяти) из тысячи восьмисот, написанных ею. Даже то, что было опубликовано, подверглось серьёзной редакторской переработке, чтобы привести стихотворения в соответствие с поэтическими нормами того времени. Стихи Дикинсон не имеют аналогов в современной ей поэзии. Их строки коротки, названия, как правило, отсутствуют, и часто встречаются необычная пунктуация и использование заглавных букв. Многие её стихи содержат мотив смерти и бессмертия, эти же сюжеты пронизывают её письма к друзьям.

Хотя большинство её знакомых знали о том, что Дикинсон пишет стихи, масштаб её творчества стал известен только после её смерти

Паук - сам из себя - прядет
Серебряный уток -
Разматывая, как танцор,
Мерцающий моток -
Его призванье - украшать
Убогость наших стен -
Как бы из пустоты - творя
Свой дивный гобелен -
Из мысли - целый мир соткать -
И радугу - из мглы -
Чтоб через час - комком свисать
С хозяйкиной метлы -

(пер. Григорий Кружков)

Семья Дикинсон занимала почтенное положение в Амхерсте, штат Массачусетс. Дед поэтессы был одним из основателей Амхерстского колледжа, где ее отец служил казначеем, одновременно занимаясь адвокатской практикой и политической деятельностью - однажды он даже избирался в Палату представителей Конгресса США. Выросшие дети не разлетелись из гнезда: старший брат Остин, женившись, жил в соседнем доме, младшая сестра Лавиния, как и Эмили, не вышла замуж.

Главным событием молодости Эмили Дикинсон стала, по-видимому, дружба с молодым адвокатом Бенджамином Ньютоном, проходившим практику в конторе ее отца. Он руководил чтением, учил восхищаться великой поэзией, понимать красоту и величие мира. В 1850 году он уехал из Амхерста, а три года спустя умер. Много позднее Дикинсон вспоминала: “Когда я была еще совсем девочкой, у меня был друг, учивший меня Бессмертию, - но он отважился подойти к нему слишком близко - и уже не вернулся”.

В разлуке с Ньютоном у Эмили созрела мысль посвятить свою жизнь поэзии. Но после смерти старшего друга источник ее стихов пересох. Новое дыхание пришло в конце 1850-х годов, в разгар эпистолярного романа с сорокалетним священником из Филадельфии Чарльзом Уодсвортом. Была ли это любовь, душевная привязанность или мистическая близость, ясно одно - это было чувство исключительной интенсивности. Оно породило настоящий творческий взрыв: подсчитано, что только за три года с 1862 по 1864 ею написано более семисот стихотворений.

В том же самом 1862 году случилось так, что Эмили Дикинсон завязала переписку с известным в Новой Англии литератором Томасом Хиггинсоном, ставшим на многие годы ее постоянным корреспондентом и “поэтическим наставником”, а также издателем первого ее сборника стихов - но уже после смерти поэтессы.

Я взял слова “поэтический наставник” в кавычки, потому что их отношения были своеобразны: в каждом письме Эмили просила у Хиггинсона оценки и совета, назвала себя смиренной ученицей, но ни разу не воспользовалась его советами и продолжала все делать по-своему. А он указывал на просчеты и огрехи в ее стихах - неправильные ритмы и рифмы, странную грамматику - все, что было индивидуальной, во многом новаторской манерой Дикинсон, и что сумели адекватно оценить лишь критики XX века.

Литературное наследие Эмили Дикинсон - около тысячи восьмисот стихотворений, большая часть которых была найдена в комоде после ее смерти, и три тома писем, многие из которых не менее замечательны, чем ее стихи.

Григорий Кружков

(из предисловия к собственным переводам стихов Е.Д.)

**************************************** **************************************** ******************

***
They say that "Time assuages" -
Time never did assuage-
An actual suffering strengthens
As Sinews do, with age-

Time is a Test of Trouble,
But not a Remedy-
If such it prove, it prove too
There was no Malady-

Сказали: "Время лечит".
Не лечит никогда.
Страданье, как и мышцы,
Лишь укрепят года.

Но время - как проверка
Для тех, кто уцелел.
С годами стало легче?
Ну, значит, не болел.

(перевод?)

Too few the mornings be,
Too scant the nigthts.
No lodging can be had
For the delights
That come to earth to stay,
But no apartment find
And ride away.

Здесь слишком кратки дни
И скудны ночи,
Чтобы могли они
Сосредоточить
Восторги, что здесь жить хотели,
Но не нашли приюта
И улетели.

(пер. Леонид Ситник)

The Road was lit with Moon and star—
The Trees were bright and still—
Descried I—by the distant Light
A Traveller on a Hill—
To magic Perpendiculars
Ascending, though Terrene—
Unknown his shimmering ultimate—
But he indorsed the sheen—

Звезда над полем - и луна
Осеребрила склон -
Далекий путник на холме
Сияньем окружен -
Какую он штурмует высь -
Печальный сын равнин?
Но эту даль и млечный свет -
Он оправдал - один -

(пер. Григорий Кружков)

To mend each tattered Faith
There is a needle fair
Though no appearance indicate
"Tis threaded in the Air

And though it do not wear
As if it never Tore
"Tis very comfortable indeed
And spacious as before

Чтоб аккуратно зачинить
Изодранную Веру -
Нужна невидимая нить -
Из воздуха - к примеру -

Стежок невидимой иглы -
Взгляните - вот как ловко -
И вновь она - целехонька -
Сияет, как обновка!

(пер. Григорий Кружков)

How much the present moment means
To those who"ve nothing more —
The Fop — the Carp — the Atheist —
Stake an entire store
Upon a Moment"s shallow Rim
While their commuted Feet
The Torrents of Eternity
Do all but inundate —

Как много значит миг для тех,
Кто только им богат!
Повеса - Щеголь - Атеист -
Лелеют - будто клад -
Один быстротекущий миг -
Пока у самых ног
Вскипает - затопляя их -
Бессмертия поток -

(пер. Григорий Кружков)

A Word dropped careless on a Page
May stimulate an eye
When folded in perpetual seam
The Wrinkled Maker lie

Infection in the sentence breeds
We may inhale Despair
At distances of Centuries
From the Malaria -

Одна случайная строка
Порой зацепит глаз -
Когда творца простыл и след -
Сильна зараза фраз -

И через целые века,
Быть может, ты вдохнешь -
Того отчаянья туман -
Той малярии дрожь.

(пер. Григорий Кружков)

I held a Jewel in my fingers -
And went to sleep -
The day was warm, and winds were prosy -
I said ""Twill keep" -

I woke - and chid my honest fingers,

The Gem was gone -

And now, an Amethyst remembrance

Is all I own -

Я сжала аметист в руке -
И спать легла -
“Он мой, - шептала я сквозь сон -
В нем нету зла”.
Проснулась - где мой талисман?
Исчез - во сне -
Лишь аметистовая грусть -
Осталась мне -

(пер. Григорий Кружков)

If you were coming in the Fall,
I"d brush the Summer by
With half a smile, and half a spurn,
As Housewives do, a Fly.

If I could see you in a year,
I"d wind the months in balls---
And put them each in separate Drawers,
For fear the numbers fuse---

If only Centuries, delayed,
I"d count them on my Hand,
Subtracting, til my fingers dropped
Into Van Dieman"s Land,

If certain, when this life was out---
That yours and mine, should be
I"d toss it yonder, like a Rind,
And take Eternity---

But, now, uncertain of the length
Of this, that is between,
It goads me, like the Goblin Bee---
That will not state--- its sting.

Шепни, что осенью придешь -
И лето я смахну,
Как надоевшего шмеля,
Прилипшего к окну.
А если год придется ждать -
Чтобы ускорить счет -
Смотаю месяцы в клубки
И суну их в комод.
И если впереди - века,
Я буду ждать - пускай
Плывут века, как облака
В заокеанский рай -
И если встреча суждена
Не здесь - в ином миру,
Я жизнь сдеру - как шелуху -
И вечность изберу -
Но мне - увы - неведом срок -
И день в тумане скрыт -
И ожиданье - как оса
Голодная - язвит.

(пер. Григорий Кружков)

It dropped so low - in my Regard -
I heard it hit the Ground -
And go to pieces on the Stones
At bottom of my Mind -
Yet blamed the Fate that flung it - less
Than I denounced Myself,
For entertaining Plated Wares
Upon My Sliver Shelf -

Столь низко пал - в моих глазах -
Я видела - как он -
Вдруг раскололся на куски -
Издав печальный звон -
Но не судьбу бранила я -
А лишь себя одну -
Что вознесла - такой предмет -
В такую вышину -

(пер. Григорий Кружков)

Not all die early, dying young—
Maturity of Fate
Is consummated equally
In Ages, or a Night—

A Hoary Boy, I"ve known to drop
Whole statured—by the side
Of Junior of Fourscore—"twas Act
Not Period—that died.

Не всяк умерший молодым
Безвременно поник -
Бывает юноша - седым,
Ребячливым - старик.
Судьба свершается над тем,
Кто стать собой успел -
Деяний счет, а не годов
Решает - кто созрел.

(пер. Григорий Кружков)

To pile like Thunder to its close
Then crumble grand away
While Everything created hid
This — would be Poetry —

Or Love — the two coeval come —
We both and neither prove —
Experience either and consume —
For None see God and live —

Нагромоздить миры - как гром -
И разнести их в прах -
Чтоб содрогнулись все и вся -
Вот это - о стихах -

И о любви - они равны -
То и другое - Вспых -
И - Тьма - кто Бога увидал -
Тому не быть в живых -

(пер. Григорий Кружков)

The Dying need but little, Dear,
A Glass of Water’s all,
A Flower’s unobtrusive Face
To punctuate the Wall,

A Fan, perhaps, a Friend’s Regret
And Certainty that one
No color in the Rainbow
Perceive, when you are gone.

Что нам потребно в смертный час?
Для губ - воды глоток,
Для жалости и красоты -
На тумбочке цветок,
Прощальный взгляд - негромкий вздох -
И - чтоб для чьих-то глаз -
Отныне цвет небес поблек
И свет зари погас.

A word is dead
When it is said,
Some say.
I say it just
Begins to live
That day.

Мысль умирает, говорят,
Лишь произнесена.
А я скажу,
Что в этот миг
Рождается она.